… -Я больше не могу! О, если б, меч подняв,Я от меча погиб! Но жить-чего же ради
В том мире, где мечта и действие в разладе!
От Иисуса Пётр отрёкся… Он был прав…
Ш. Бодлер «Мятеж»
Он вынырнул из глубины кошмара и чувствуя тупую, тянущую боль за грудиной, приоткрыл глаза. Взгляд упёрся в мутную белизну потолка. Лихорадочное тиканье будильника заглушало звуки, доносящиеся с улицы и он, все еще находясь под впечатлением своего кошмарного сна, затаенно сжимался и корчился под бетонной гибкостью одеяла. Он напряженно вслушивался в лихорадочное стрекочущее тиканье пытаясь услышать что-то, что притаилось в полумраке и сейчас угрожало ему. Смутный, необъяснимый страх, мучительный как зубная боль, зудел внутри, заставлял судорожно сучить ногами и стискивать край одеяла, он жил внутри, этот мучительный страх, он сжимал сердце маленькой мокрой, холодной когтистой лапкой. Это ощущение было невыносимо, оно было как действие кураре и он, преодолевая иррациональный ужас перед полумраком спальни, наконец-то выпростал руку из-под одеяла и включил свет. Будильник поперхнулся и томительные пульсы стукнули молоточками в виски. Не в силах более терпеть эту пытку, он вскочил с постели и бросился к окну.
Руки тряслись и он судорожно царапал ногтями шпингалет, пытаясь открыть створку, но пальцы срывались и от этого ему становилось ещё страшнее, потому что НЕЧТО было рядом, оно ползло к нему из ванной комнаты, поднималось зловонным пузырём из унитаза, сопело и ворочалось за холодильником на кухне и он должен был распахнуть это проклятое окно, впустить в дом шум и прохладу улицы и тем спастись от ночного кошмара, убежать от него.
Наконец створка поддалась и окно, жалобно и протестующее звякнув, наконец-то распахнулось. Утро, прекрасное осеннее утро, немножко хмурое и сумеречное, бодряще свежее и чуть-чуть припахивающее горчинкой опадающей листвы. Какой разительный контраст с его просоночным бредом. Он молча смотрел в распахнутое окно и чувствовал. как ночные страхи торопливо прячутся в склеп подсознания. Он усмехнулся. Здесь, при виде деревьев мягко впечатанных в приглушенную сумрачность затянутого дымкой неба, еще почти зеленых и только кое-где помеченных быстрыми акварельными мазками желтого, багряного и карминного цветов, деревьев, проявляющихся робко и стыдливо, как будто женщина, возвращающаяся под утро домой, к семье и нелюбимому мужу, его ночные страхи стали несущественными, неважными, их ирреальность резко контрастировала с миром и ему стало чуть легче.