— Веник! — раздался вопль Надежды Павловны. — Вениамин!
Немедленно иди сюда!
— Я же говорил, будет цирк! — он бросил окурок в стакан с
недопитым чаем, поднялся и расхлябанной походкой вышел из комнаты
отдыха. Я тоже встал и подошел к двери, чтобы лучше слышать, что
там происходит.
— Веник, да что ж это такое? — напустилась на патлатого санитара
Надежда Павловна. — Согласно журналу, ты принял ночью труп номер
семьсот тридцать четыре, но в холодильнике тела нет. Куда ты его
дел? Опять решил, что ему надо проветриться и выкатил на улицу?
— Я же вам говорил, Надежда Павловна, — со вздохом проговорил
Веник.
— Ну вот опять, снова-здорово! Я тебя спрашиваю, где тело?!
— Да живой он, я же говорю! Я старушке грим накладывал, а он сам
пришел, я чуть в штаны не наложил...
— Кто живой? Что ты мне голову морочишь?!
— Да труп этот, семьсот тридцать четвертый...
— Что значит, труп пришел?!
— Гражданочка, не могли бы вы...
— Да подождите вы, Веник, объясни толком, куда ты дел труп?!
— Никуда я его не девал, чаем напоил и уложил спать в комнате
отдыха.
— Так это тот что ли... Так и что теперь делать? Секционная-то
готова?
— Надежда Павловна, какая секционная? Вы живого человека
собрались там вскрывать?
Тут я понял, что не могу больше по-тупому слушать этот разговор.
Все-таки, про меня речь идет, это же я на своем запястье обнаружил
клеенку с означенным номером. Я решительно вышел из комнаты отдыха
и направился в сторону голосов.
Прошел мимо того зала, где Веник гримировал старушку, потом
коридор повернул, и я чуть не уронил три прислоненных к стене
крышки гроба, обитых красным ситчиком с черными оборочками.
В конце концов я оказался в тесной каморке, одна стена которой
была стеклянной с окошечком, а другая с пола до потолка занята
стеллажом. Над стеклянным окошечком с той стороны было написано
«РЕГИСТРАТУРА», а с этой за столом сидела та самая девушка с
блеклым лицом снулой рыбы. Подперев оное лицо кулаком. За стеклом
маячили два человека — лысенький упитанный товарищ в сером пальто с
каракулевым воротником. Вид он имел как будто извиняющийся, в руках
крутил каракулевую же шапку, а гладкую лысину обрамляли седые
венчики волос. Второй был моложе, лет, наверное, тридцати. Тоже в
пальто, но в черном. Без шапки, на шею намотан длинный серый
шарф.
Стол покрыт стеклом, под стеклом — какие-то бумажки с записями,
черно-белое фото мужика с героическим профилем, смутно знакомого,
актер что ли какой-то? На столе — дремуче-древний дисковый
телефонный аппарат. Траурно-черного цвета. Впрочем, я же в морге,
логично...