Трофейная бортовая артиллерия оказалась как нельзя кстати. Мы дали несколько залпов из всех пушек, изрешетив испанскую посудину. Их паруса превратились в клочья. Штурвал снесло напрочь.
Словом, бриг уже начинал крениться, когда мои ребята взяли его на абордаж и, словно крысы, разбежались по всем углам корабля. В воздухе густо воняло порохом. Хлопали мушкетные выстрелы, звенели сабли. Как всегда, я сражался бок о бок со своей командой, используя саблю для ближнего боя, а скрытым клинком заканчивая дело. На меня бросились двое испанцев. Первому я раскроил треуголку, а затем и голову. Испанец рухнул на колени. Сабля застряла у него между глазами. Я загнал ее так глубоко, что вытащить лезвие из почти рассеченной головы оказалось непросто. Вместе с саблей я приподнял и корчащееся в предсмертных судорогах тело несчастного. Тем временем ко мне подскочил второй испанец. Его глаза были полны ужаса. Он явно не привык к таким заварушкам и не умел сражаться. Я ограничился тем, что отсек ему нос, – из дыры на лице захлестала кровь. Это возымело желаемое действие: зажимая рану, испанец бросился прочь. Мне пришлось обеими руками выдирать саблю из черепа первого противника, после чего я продолжил бой. Правда, особого сопротивления нам не оказали. Нескольких наиболее ретивых мы уложили. Я заранее строго-настрого наказал своим молодцам: что бы ни случилось, беречь кока. Он нам нужен был живым и невредимым.
Покореженный испанский бриг довольно скоро затонул. Мы покинули место сражения, усеянное обломками дерева и обрывками снастей. Над ним еще клубился пороховой туман. Пленных испанцев мы выстроили на палубе и принялись выяснять, кто из них кок. У всех моих текли слюнки и урчало в животе. Этим мы разительно отличались от сытеньких испанцев. Однако пустые желудки ничуть не затуманили наши мозги.
Привычку ценить добротную пищу привила мне Кэролайн – моя единственная настоящая любовь. Мы недолго были вместе. И тем не менее ей хватило этого времени, чтобы существенно изменить мои пищевые пристрастия в лучшую сторону. Думаю, она бы одобрила мое внимательное отношение к корабельным трапезам и попытки отучить ребят жрать что попало. Я это делал не из бескорыстного желания обучить команду хорошим манерам. Я знал: сытый матрос – довольный матрос, не ставящий под сомнение мою власть на корабле. Потому за все годы, что я провел в море, в моей команде не было даже намека на бунт. Ни разу.