А проснулась я от того, что кто-то
меня звал. Причем это не был привычный голос медсестры, который
зычно оповещал о том, что утро пришло и процедуры не за горами.
– Эй, ты! – разбил тишину палаты
надменный и резкий голос. Таким обычно разговаривают те, кто
абсолютно уверен – им все по жизни должны. Да вот только не на тут
напал. Я отреагировала тем, что перевернулась на другой бок, легла
лицом к стене и крепче сомкнула веки – общения от меня нахалка не
дождется, пускай не надеется. – Эй, я к тебе обращаюсь! –
продолжила возмущенно та, еще бы ножкой притопнула. – Не делай вид,
что не слышишь меня, девка! – потребовала грозно. Ну-ну, пускай
старается, пока я все еще лежу и не шевелюсь. Невоспитанная девица
выдала еще парочку указаний, но я осталась верна слову, данному
самой себе, и не подумала шевелиться. – Пожалуйста, – ее голос
вдруг задрожал, стал жалобным, сорвался, и я услышала всхлип. –
Пожалуйста, помоги мне, – чуть ли не шепотом продолжила она. –
Только ты можешь меня спасти…
– Тебя что, привязали на ночь? – я
понимающе хмыкнула и развернулась к раскаявшейся нахалке. Что такое
спать, обездвиженной, я, к сожалению, знала не понаслышке.
Увиденное заставило сдавленно охнуть
и выругаться, а если бы я в тот момент не лежала, и вовсе сшибло бы
с ног. Дальней стены палаты, возле которой стоял умывальник, не
было. Совсем. Вместо нее вдаль простирались какие-то – иначе не
назвать – покои. Огромная комната, оформленная в стиле примерно
восемнадцатого века – в этом я не сильна, так что за точность не
ручаюсь, со всеми этими рельефными, расписными стенами и потолком,
лепниной, наборным паркетом, резной мебелью с пухлыми подушечками,
богатыми люстрами и обязательным камином. А на фоне всего
небывалого великолепия стояла… я. Как никогда величественная, с
высокой сложной прической, упакованная в старинное платье с пышной
юбкой и кучей оборок, правда, судя по виду наряда, уже не первой
свежести. Я стояла на самом краю исторического помещения с
разнесчастным, потерянным видом и тянула руки к палате.
Больше всего этот бред – а это,
конечно же, был именно он – напоминал дружеский шарж на фильм про
Ивана Васильевича. В какой-то момент мне даже почудилось, что я
начала слышать те самые булькающие звуки машины времени.
– А где Иван Васильевич? – вдруг
брякнула я и сразу же осмотрелась – не услышал ли кто в палате или,
еще хуже, медсестры. Они у нас сидят на посту и круглосуточно
следят, чтобы мы никого не убили и не изувечили: ни себя, ни
других. Но меня ждало очередное потрясение: все, кто находились
поблизости, застыли, будто сделались неживыми восковыми копиями
самих себя, застрявшими в остановленном мгновении времени. Что-то
подобное я видела в музее в Лондоне, но все же восковые фигуры
выглядели не так жутко, как те, что получились из настоящих людей.
И если те, кто спал, выглядели еще более-менее нормально, то те,
кто остался с вытаращенными глазами, в которых напрочь отсутствовал
жизненный блеск, наводили откровенный ужас. Последние уж слишком
были похожи на человеческие чучела, которые ни за что в жизни не
перепутаешь с живыми особями, как бы силен талант таксидермиста ни
был. – Что с ними? – почему-то шепотом спросила я.