– Будь ты, Максим Кужель, товарищ неизменный, будь нашим депутатом и мозолистыми руками поддерживай наш солдатский интерес.
То ли от страху, то ли от радости руки у меня дрожат – папироску сворачиваю, – однако виду не подаю и, закурив, отвечаю:
– Служил царю, послужу и псарю… Малоученый я, но не робею и за солдата душу отдам.
– Крой, Кужель.
– В обиду не дадим.
– Верой и правдой чтоб.
Закрутил я ус кренделем – и в комитет.
На привольном воздухе комитет, в офицерской палатке. Бывало, до этой палатки четырех шагов не дойдешь – стоп! Вытянешься – того гляди, шкура лопнет: «Гав, гав, гав, разрешите войти!» Теперь, шалишь, кому захотелось – и лезь в комитет, как в дом родной. Заходит серый и с офицером за ручку: «Как спать изволили?», а то еще того чище: развалится серый, будто султан-паша, закурит табачок турецкий и под самый офицеров нос дым этак хладнокровно пускает, а он, его благородие, вроде и не чует.
И смешно, и дивно…
Вернусь в роту, расскажу-размажу, гогочут ребята, ровно жеребцы стоялые, и вздыхают свободно.
Дальше – больше, о доме разговоры пошли.
– Скоро ли?
– Да как?
– Пора бы…
– Сиди тут, как проклятый.
– Покинуты, заброшены…
– Защитники, скотинка бессловесная.
Солдатская секция и в комитете нет-нет да и подсунет словцо:
– Как там?
– Ждите, братцы. Газеты пишут, скоро-де немцам алла верды, тогда замиренье выйдет, и мы, как всесветные герои, мирно разъедемся по домам родины своей.
– Три года, ваше благородие, газеты рай сулят, а толку черт ма.
– Помни долг службы.
– Больно долог долг-то, конца ему не видать.
– Много ждали, немного надо подождать.
Тут у нас разговор глубже зарывался.
– Не довольно ли, ваше благородие, буржуазов потешать? Наше горе им в смех да в радость.
– За богом молитва, за родиной служба не пропадет.
– Надоели нам эти песни. Воевать солдат больше не хочет. Довольно. Домой.
Начальники свое:
– Расея наша мать.
Мы:
– Домой.
Они знай долдонят:
– Геройство, лавры, долг…
А мы:
– Домой.
Они:
– Честь русского оружия.
Мы в упор:
– Хрен с ней, и с честью-то, – говорим, – домой, домой и домой!
– Присягу давали?
– Эх, крыть нам нечем, верно, давали… – И какая стерва выдумала эту самую присягу на нашу погибель?
Оно хотя крыть и нечем, а к офицерству стали мы маленько остывать.
С горя, с досады удумали с соседними частями связаться. Набралось нас сколько-то товарищей, приходим в 132-й Стрелковый. Жарко, тошно. Солдаты и тут в нижних рубашках, распояской гуляют, а которые босиком и без фуражек.