Слёзы заволокли глаза умиравшего. Маленькая Оля дрожала всем телом; она боялась отца и вместе так его жалела! Но жалость превозмогла, – она припала к нему, обливаясь слезами. Отец поднял руку, хотел перекрестить ещё раз её голову, лежавшую у него на груди, но не смог докончить креста. Рука его тяжело упала, лицо вновь исказилось страданием; он повёл глазами, на окружающих, очевидно, избегая встретиться взглядом с женой и прошептал:
– Уведите!.. Не надо. Христос с ней!
И на мгновение он ещё нашёл силы положить руку на головку дочери.
Доктор взял девочку за руку, но мать её быстро к ней склонилась.
– Baisez donc la… Поцелуй же руку папа́! – спохватилась она. – Простись с ним…
Генеральша захлебнулась и закрыла лицо платком величественным жестом театральной королевы. Больной не видел этого. При звуке её голоса он сдвинул брови и крепко зажмурил глаза, стараясь не слушать. Доктор увёл девочку и сдал её в другой комнате гувернантке.
Когда он вернулся к больному, тот, лёжа на диване, всё в той же позе, не глядя на стоявшую у изголовья жену, говорил ей:
– Я жду свою бедную, из-за вас обиженную Анюту… Я у неё просил прощения. Я её умоляю быть матерью своей сестре… Её я назначаю опекуншей. Она хорошая, честная. Злу не научит… Да и вам так лучше! Вы обеспечены… узнаете из новой духовной. Выгод от опекунства, по ней, вы иметь не могли бы! Если Анна не захочет взять Олю к себе, воспитывать со своими детьми, как я её прошу, – Ольга будет отдана в институт. Вам свобода милей и нужнее дочери!.. Не правда ли?
Презрение и горькая насмешка звучали в его голосе.
Жена не возражала ни полусловом. По её неподвижности можно бы подумать, что она его не слышит, если бы её не выдавало судорожное подёргивание рта и пальцев крепко сжатых рук.
Домовый доктор хотел было снова скромно удалиться, но его остановил призыв генерала.
– Эдуард Викентьевич?.. Здесь он?
– Здесь, ваше превосходительство!
Он нагнулся к больному.
– Не угодно ли вашему превосходительству перейти на кровать? Лёжа, право, будет легче…
– Умирать?.. – резко прервал генерал. – Что чушь порешь?.. Знаешь, что терпеть не могу кровати, одеял!.. Отстань!.. На-ко вот, возьми, – он подавал ему сложенный вчетверо лист гербовой бумаги, лежавший рядом с ним, – прочти, пожалуйста!.. Громко!.. Чтобы знала.