«Успеем, не колготись ты, никуда от тебя не денется…»
Дальше он не разобрал, удержавшись от желания последовать за ними.
Проходя мимо, мать дернула дочку за руку, отведя от двинувшихся было колес. Юрий вернулся к машине. А девочка ускакала к ожидаемому ею празднику в ряду будней.
Уже давно он узнал это место и догадался, почему мать захотела отправиться именно с этого вокзала единственным подходившим поездом: она хотела попрощаться.
Он узнал асфальтовую панель, превратившуюся в его видении тогда и недавнем видении в темную аллею, где однажды памятно падал снег, он стоял под ним, и мама удалялась, исчезнув в поглотившем ее мраке, – узнал и через тридцать лет, когда вот так, совершенно случайно, попал в квартал своего детства. Узнал, хотя ни разу не побывал здесь с тех пор. Он не жил тут уже очень давно.
Сегодняшним поздним – рано спустившимся к людям холодной осенью – вечером они медленно ползли в такси, до того как остановились, по направлению к станции «Запорожье-2», расположенной совсем недалеко от их – того – дома. И он, поначалу неосознанно, рассеянно посматривая по сторонам, вдруг понял, что бывал здесь когда-то. Сидя в машине, всматриваясь, сверяясь с какими-то отпечатками, спрятанными глубоко в ячейках памяти, он узнавал невысокие старые, темные краснокирпичные дома, здание, похожее на общежитие, с трехсекционными окнами без балконов, а за ним – огромный массивный серый корпус института за прозрачными прутьями забора на невысоком фундаменте и тротуар с пожелтевшими кленами, переходящими иногда в багроволистые каштаны.
Перспектива исказилась, конечно: когда он вылез из автомобиля, стал намного выше ростом того себя, трехлетнего, – однако же все было узнаваемо. Там, вдалеке, по ходу движения, за выступающими от оси улицы домами, вынуждающими прохожих огибать чахлый сквер, – детский сад; а позади – поворот в тупик, который они уже миновали, ведущий в сторону их двора и дома.
Мать из темных провалов орбит улыбнулась ему одними глазами, приблизив бледное лицо к бликующему от света ближайшего фонаря стеклу. Подтвердила. Он не ошибся.
Да, он помнил этот путь, по которому его водили за руку в детский сад. Вспомнил он и дом, куда они возвращались…
Дом, где они когда-то жили, прятался в самом конце большого огороженного общего двора. Единственно возможный проход, по которому можно попасть туда, – высоченные дощатые ворота с врезанной в них тяжелой дверью на скрипящих несмазанных петлях с железной ручкой-скобой и висящим ниже кольцом, поворот которого поднимал невидимую задвижку. К дому вела извилистая дорожка, выложенная серыми каменными брусками, местами превращавшаяся в немощеную тропинку. Пройдя мимо угла беленого известью длинного барака – его стена продолжала забор – и оставив слева продолговатую вытянутую кишку с многочисленными козырьками над входными дверями, миновав пару однотипных двухквартирных домов, терявшихся в зарослях сирени и лип по правую руку, за последним поворотом направо можно найти его – самый дальний, такой же одноэтажный, с высокой двускатной шиферной крышей коньком дом из грязно-розового кирпича с бурыми подпалинами. Снаружи, посередине фасада, в цоколь упиралась деревянная изгородь, подтверждая внутреннее деление на две квартиры. Половина их семьи тоже была дальней, за высокой, выше его коротко стриженной головы, калиткой. За ней, в глубине уже собственного маленького дворика, – деревянная скамейка со спинкой, цветы у крыльца в несколько цементных ступеней, дверь с круглой бронзовой ручкой и, опять же, разросшиеся кусты сирени и два старых высоченных раскидистых ясеня.