По правде сказать, я всегда немного робел в присутствии больных, даже самых безобидных, но стоило мне мельком взглянуть на этот сад, как мне захотелось осмотреть его целиком; поэтому я принял приглашение, и после чая мы спустились вниз по террасе.
Сад разбили еще в восемнадцатом веке – и весьма искусно: мощеные тропинки, где старые каменные парапеты и вазы составляли изысканный фон для клумб с пышными цветами, здесь и там перемежаемых тисовыми деревьями, кроны которых были причудливо подстрижены.
Вокруг не замечалось ни души, и я совершенно позабыл о своем беспокойстве, пока мы не прошли сквозь высокую живую изгородь у подножия пологого холма и не оказались на лужайке. За ней лежал небольшой пруд, и когда я взглянул туда, мое сердце неистово заколотилось, ибо в той стороне, на коленях, в профиль к нам, стоял человек, чье лицо я прекрасно помнил. Это был мой прежний приятель-медиум, и, помимо сгорбленных плеч и совсем поседевших волос, внешность его за все эти годы почти не изменилась, поэтому я сразу его узнал. У меня перехватило дыхание, и я лишился дара речи – но отнюдь не от неожиданности. Кровь прилила мне к сердцу, и я ощутил глубокую жалость, когда разглядел, чем он занят: он осторожно, с увлечением и сосредоточенностью, стоя на коленях, лепил башенки из грязи. Доктор, вероятно, заметил мое волнение, и взял меня за руку с явным намерением увести, но я его остановил.
– Нет-нет, доктор, – прошептал я. – Я не напуган, совсем нет. Но этого человека, который стоит на коленях… я его когда-то хорошо знал… в этом я уверен.
Конец ознакомительного фрагмента.