– Если ты приедешь к нам, то окажешься в замечательном месте. Наше сокровище – это «Ла Масия», молодежный сектор, какого нет ни у какого другого клуба. Это швейцарские часы, это филармонический оркестр, в котором нет дирижерских палочек, каждый год туда прибывают игроки, готовые надеть наши футболки. Мы создаем чемпионов дома – всех, кроме тебя. Это очень трудно, но прекрасно. Даже от побед можно устать.
Я этого не ожидал. Я был в игре, внутри PlayStation, меня втянуло в мое любимое хобби, я чувствовал себя фигуркой на экране, марионеткой.
– Иди к нам, Андреа. Ты всегда нравился мне как игрок, я хотел бы тебя тренировать.
Я сразу подумал о Сандрино – вот он умрет от зависти, когда я ему расскажу! Я забрал себе пятьдесят процентов Гвардиолы, принадлежавшие ему.
– Пусть «Милан» и сказал «нет», мы не настаиваем, мы подождем.
Я бы пошел в «Барселону», как и в мадридский «Реал», пополз бы на четвереньках. На тот момент это была самая сильная команда в мире. Что добавить? Им удавалось показывать такую игру, которую никто не демонстрировал раньше – фантастические проходы, прирожденное владение мячом! А эта их философия – «Мяч наш, и мы его не отдадим!», их потрясающий синхронизм – игроки под управлением лично Бога, механизм Ролекс с батареей Свотч, точнейший и долговечнейший.
– Скоро увидимся. Хорошего возвращения в Милан – надеюсь, ненадолго.
– Еще раз спасибо, это была очень интересная беседа.
Я вышел из его кабинета опустошенным. В автобус до Милана я сел почти последним, но никто не обратил на это внимания. Остальные смотрели в окна, приклеившись носом к стеклу, наблюдая за тем, что происходит снаружи. Им было интересно смотреть, как Ибрагимович балансирует между двумя огнями: гаснущий факел «Барселоны» и зажигающийся – «Милана». Мы ехали в противоположных направлениях, о нем знали все, обо мне – никто. Если из этих намеков родится истинная любовь, я стану частью величайшей команды, получу совершенно новый опыт – и мне это очень нравилось. Переговоры продолжались еще некоторое время, «Милан» не уступал – такой финал был предопределен. Тогда они еще считали, что я сам могу чего-то хотеть, намереваться, поэтому они пытались договариваться со мной, не говоря ни слова о «Барселоне». Слова, разговоры, гипотезы – и ничего больше.