– Был бы весьма признателен, – деликатно согласился директор, судорожно размышляя над словами бригадира.
– Здесь она! – сообщил Николай Анатольевич, заводя гостя в большую оранжерею.
– Красота! – восхитился Юлий Иванович, рассматривая растущие в несколько рядов розовые кусты, унизанные налитыми бутонами.
– Красота, – скромно согласился бригадир, вытирая перепачканные землей руки о тряпку. – Тут вся жизнь моя. Двадцать лет, со времен освобождения, на них положил.
– Ваши цветы на выставку надо! – посоветовал директор.
– Успеем еще на выставку, – вздохнул Прокопенчук и подвел гостя к чахлому кусту без бутона: – Вот чего я на выставку повезу.
– А это чего? – спросил тот.
– Куломская звезда! – торжественно объявил бригадир. – Слава нашего родного края. Гибрид-повиток. Семь лет в ее корнях оставил. Сначала латинца с крымчанином вил. Теперь жду, как с японцем свяжется. Тонкое это существо – Куломская звезда!
– Понимаю ваш энтузиазм, – поддержал бригадира Литвиненко. – Я сам в детстве марки собирал. У меня даже филиппинская марка была. С принцем. Мордастый такой принц. Но я к вам за консультацией.
– Ну?! – коротко уточнил Николай Анатольевич, крайне недовольный сравнением розы с мордастым принцем.
– Есть предложение проложить в полтора месяца пять километров пути сквозь лес, к Белоборску. Твои ребята справятся? – озвучил задачу директор.
– Условия будут – сробим, – поразмыслив, отозвался бригадир.
– Тогда собирайтесь через час в клуб, на планерку. Поддержишь инициативу, – распорядился Литвиненко.
Обсудив посетившую его идею с Прокопенчуком, директор вернулся в офис и начал дозваниваться до управления Гослесхоза. Заботливая Любочка выставила перед ним на стол стакан молока и краюху хлеба. Но Литвиненко молоко после желудочного конфликта с хашем пить остерегся, подержал в руках холодный граненый стакан и отставил в сторону.
В центральном офисе не брали трубку. Юлий Иванович еще раз набрал нужный номер и пока на другом конце провода шли длинные гудки, наблюдал через окно, как авраамической внешности старик в телогрейке на соседнем дворе о чем-то спорил с коровой. Старик настаивал, разводя руками, загибая пальцы, изображая какую-то важную бумагу, но корова, видимо, не соглашалась. Наконец старик, в состоянии крайнего отчаяния, бухнулся перед коровой на колени. Только тогда упрямое животное мотнуло рогатой башкой и зашло в сарай. Старик быстро поднялся с коленей, закрыл за коровой дверь на сверкнувшую на солнце щеколду и перекрестился.