Решиться то он решился, но ограничил право собственности на поднятую целину одним поколением целинников. Естественно, такой подход к нужному в целом делу не вызвал особого рвения у трудоспособного населения, а двору уж как хотелось полакомиться рисом с новых заливных полей, аж не втерпежь. Вот он и согласился распространить право собственности на три поколения целинников. Это уже кое-что и они резво взялись за топоры и мотыги. Но и здесь червь сомнения стал, не сразу конечно, подтачивать их энтузиазм: «глупышка, сколько не горбаться, государство все равно заберет… пусть дураки и осваивают». И все шло именно к последнему. А тут еще император Сёму задумал строительство провинциальных буддийских храмов, а также огромной статуи Будды Вайрочана. А для этого, как ни крути, были нужны продуктовые налоги с новых полей и огородов. Все это и вынудило двор с 743 г. передавать вновь освоенные земли в вечную частную собственность целинников. Правда, чтобы они слишком не увлекались приватизационными процессами, площади таких земель были ограничены в зависимости от социального положения и придворного ранга. Так высший придворный ранг позволял надеяться на 500 га, а простому смертному больше, чем на 10 га рассчитывать не приходилось.
Воодушевленные такой политикой двора столичная аристократия, большие буддийские и синтоистские храмы, да и местная элита принялись поднимать целину, руками, естественно, крестьян. Так стали формироваться вотчины, по-японски называемые сёэн. И надо прямо сказать, что новая политика двора с одной стороны позволила улучшить экономическое положение страны, а с другой – подложила бомбу замедленного действия под всю систему централизованного управления государством, создав предпосылки формирования в Японии класса крупных земельных собственников – феодалов (даймё).
Не надо сомневаться, что от таких нововведений выиграл в первую очередь клан Фудзивара, который все активнее «врастал» в генеалогическое древо японских императоров, налаживая с ними родственные связи с помощью красных девиц Фудзивара. А если появлялся некто, кто мог ослабить чуть ли не монопольное влияние потомков Каматари при дворе, то они решительно, но и, как правило, элегантно устраняли этого некто со своего пути. Классическим примером такой элегантности является высылка из столицы Сугавара Митидзанэ, каллиграфа, ученого, поэта и государственного деятеля. И какого! Он был правым министром и губернатором провинции Сануки (преф. Кагава). Губернатору в те времена совсем не обязательно было самолично отправляться к месту службы, в глубинку. Вполне достаточно было назначить кого-нибудь из местных своим наместником (что-то вроде вице-губернатора) и наслаждайся утонченной жизнью в столице. А вице вместе с уездными начальниками, тоже, кстати, из местных все что надо и как надо сделают и сомневаться не надо. Так вот, слишком уж быстрая карьера Митидзанэ ставила под угрозу влияние и само существование в коридорах власти северного дома Фудзивара, как казалось из этого дома. Один из Фудзивара, левый министр Токихира, серьезно поговорил с императором Дайго и убедил его в том, что Митидзанэ метит на место Дайго его же младшего брата, принца крови Токиё. Молодости свойственна доверчивость, а Дайго было всего нечего, 17 лет, поэтому «наводка» опытного придворного сработала, и Митидзанэ сослали на Кюсю. В день отъезда, печалясь о расставании со столичной жизнью вообще и сливовыми деревьями в своем саду в частности, он сочинил следующие строки.