«НЕЛЕГКО ПРЕОДОЛЕТЬ ПРОПАСТЬ В ДВА ПРЫЖКА»
Никогда не думал, что Никита Сергеевич Хрущев и его кончина будут как-то связаны с моей биографией. Мы, студенты университета, относились к нему снисходительно и несколько иронически. В его правлении страной было что-то от балагана, в котором иногда проливалась кровь.
Ему была предназначена судьба с драматическим исходом. Люди в массе своей не прощают того, кто открывает им глаза и говорит правду. Хрущев имел мужество выступить на XX съезде партии с разоблачением культа личности Сталина. За этот поступок ему вечно благодарны пострадавшие от политических репрессий и их родные. Но он был проклят теми, чье человеческое естество было извращено «мудрым и великим» тираном Джугашвили.
Хрущев во многом был его полной противоположностью. Тот говорил коротко и афористично (сказывалось учение в духовной семинарии). Этот любил отвлекаться от заготовленных помощниками текстов и импровизировал, обогащая свою речь непереводимой на иностранный язык «кузькиной матерью» и другими перлами. Студенты филфака сравнивали его с шолоховским дедом Щукарем. Они-то больше всего от него и пострадали.
Моя однокурсница, восторженная, влюбленная в современную поэзию девица, взялась писать диплом по творчеству Вознесенского и Евтушенко. В декабре 1962 года Никита Сергеевич принялся учить уму-разуму творческую молодежь, в марте 1963-го состоялась «встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства». Хрущев опять закатил речь. Тут же моей однокурснице на кафедре советской литературы посоветовали сменить тему диплома, и ей ничего не оставалось, как вместо защиты диплома сдавать экзамены.
Я тоже едва не стал жертвой «исторической речи» Хрущева. Защита диплома «Герои и конфликты современной прозы» успешно приближалась к концу, когда заговорила член государственной комиссии, вздорная и нелепая дама-доцент: «Я просмотрела список литературы, которую вы использовали, и не нашла очень важной, основополагающей работы… Вы что, не читали речь Никиты Сергеевича Хрущева на встрече с деятелями литературы и искусства?» Ошалев от того, что меня пытаются срезать на таком пустяке, я нагло съязвил: «Речь Никиты Сергеевича – мое любимое произведение, можно сказать, настольная книга».
Руководитель дипломной работы сообщила мне потом, что дама-доцент, верная идеалам Октября и партии, настаивала на том, чтобы мне снизили оценку, но она осталась в меньшинстве.