– Мы успеем, чтения начнутся позднее.
– Тогда я не попаду на последний аэробус.
– Не беда, переночуешь у меня.
Ирина без колебаний согласилась – что могло сравниться с удовольствием слышать бархатный голос Иллариона, декламирующего свои стихи!
– Вот и чудесно! – обрадовалась Нина. – Пойдем в аудиторию, сейчас начнется семинар, Вольский уже приехал. Ты, кажется, сегодня выступаешь с докладом?
Профессора Илью Вольского в Академии уважали и побаивались. Этот представительный мужчина с белокурой бородой и русалочьими глазами обожествлял Поэзию и требовал от всех безусловного перед нею преклонения, превосходного знания всех ее тонкостей. Одна неверно сказанная студентом фраза могла на целый день ввергнуть профессора в состояние трагической задумчивости.
Подруги легко сбежали по лестнице, раскланиваясь с многочисленными коллегами, уже заполнившими залы и коридоры. На плечах всех девушек легкими сиреневыми облачками лежали прозрачные шарфики, а у молодых людей на шее топорщились сиреневые галстуки – так студенты Академии подчеркивали свою принадлежность к этому учебному заведению.
Ирина на минуту остановилась перед расписанием:
– Сейчас история русской поэзии, потом теория стихосложения, греческий язык и мифология. День обещает быть интересным.
В аудитории к подругам сразу подошел, прихрамывая, их однокурсник, темноволосый, темноглазый и некрасивый Азат, пишущий стихи под вычурным псевдонимом «Ланселот Озерный», хотя все друзья в глаза и за глаза звали его Тамерланом.
– Мне сегодня снился страшный сон, – угрюмо поведал он девушкам, – о том, что я расстроил Вольского, и тот от расстройства обратился в белую сову и вылетел в окно. Дубровина, выручайте! Читайте свой доклад как можно дольше и медленнее, тогда я не успею прочесть свой.
– Тамерланчик, вы же такой умный и смелый, а прячетесь за женскую спину, нехорошо, – укоризненно проворковала Нина, но Ирина согласно кивнула Азату – мол, постараюсь. Бедный Тамерлан просветлел лицом и занял место в последнем ряду. Через минуту в коридоре раздалось характерное постукивание, и в аудиторию вошел Вольский со своей неизменной тростью, ручка которой была вырезана в виде головы волка, всегда напоминавшего Ирине скандинавского Фенрира с огненным языком.
Прислонив «Фенрира» к столу, Вольский жестом попросил вставших при его появлении студентов сесть и подошел к окну, за которым резвящееся солнце пробовало обнять сразу все березки, разбежавшиеся по склону холма.