«Но сколько можно только верить?!»
Так как Тютчев ставил веру в России выше доказательств, а новейшая история явно подорвала эту веру, то Мария Аввакумова, происходящая из неробкого Аввакумова рода, попала подобно собственному далекому предку в самую болевую точку своего времени.
Пронзительно описала она северное старообрядчество в лирико-историческом эссе «Гонимые», на удивление глубоко проникая в его беззащитно героическую суть. Аввакумова доказывает, что приверженцы древлего благочестия, вынужденные защищать свои обычаи и устои самосожжением, не были слепыми фанатиками.
Это изуверства власти доводили до крайности людей, в убеждениях которых не было человеконенавистничества, им приписываемого.
«Карательные отряды… дознаватели… осведомители… Вот так загоняют зверя на ружье охотника. И горели по Северу России живые, воем воющие костры. Отчеты воеводам и рассказы исторических писцов пестрели такими, в основе своей схожими, текстами: «Посланные же от воеводы егда хотели взять их, они раскольщики учинилися сильны и не дались; …и те свои храмины… обволокли соломою и зажгли, и сами в них сгорели». Команды стрельцов изымали в хозяйствах сгоревших старообрядцев хлебные запасы. ‹…› Потом, вторым заходом, карательные экспедиции забирали скот, оставляя уцелевших членов старообрядческих семейств ни с чем, то есть на голодную смерть».
С той поры верховья Северной Двины оставались одним из центров старообрядчества на Русском Севере вплоть до 30-х годов XX века.
«Вплоть до того самого времени, – продолжает Аввакумова, – что хищно нацелилось на моих прадедов и дедов и загнало-таки их в волчьи ямы, лишив меня чудесного знакомства хотя бы с кем-то из них. Лишило даже малой толики – возможности прийти на их могилы…»
Конечно, при раскулачивании первыми жертвами на Севере были староверы, потому что вызывали зависть у пьяниц и лодырей своим трудолюбием.
Вот полное отчаяния письмо деда Марии Аввакумовой, Ивана Яковлевича Силуянова, в комитет бедноты, когда семью объявили кулацкой и стали отбирать последнее: «…имел свой хлеб, то только лишь потому, что обращался хорошо с землей, что она требовала; и в настоящий момент изъят весь из моего хозяйства ‹…› Все сборы уплачены. Больше нет ничего. Как хотите. С 1929 г. работаю на лесозаготовках и сплаве беспрерывно. Семейство мое пять человек, один трудоспособный. Отец – 81-го года – который раньше был у старообрядцев за старшего путеводителя и который отказался <от этого> 12 мая 1929 года. Отец жил без жалованья за свой труд. Мать 79-ти лет требует ухода. Вот всё это трудно приходится переживать. Но в то же время и меня поставили кулаком. Прошу президиум с/совета ‹…› освободить от этого кулачества. Все повинности оплачиваются в свое время. Но сейчас боле нет невозможности».