– Любезный! – сердито зашептал колдун. – Я бы попросил тебя не умничать, ибо нет ничего проще, чем…
И тут он резко замолчал. А Трофим аж отшатнулся! Царевич открыл глаза и начал медленно водить ими по сторонам. Взгляд у него был настороженный…
И успокоился только тогда, когда увидел Годунова. Тот заулыбался, сказал:
– Батюшка-царевич, это я, раб твой Бориска. Мы тебя вылечим, батюшка. Ещё будешь соколом летать, басурманам головы рубить, красных девок портить…
Царевич поморщился, облизал губы.
– Водицы? – спросил Годунов.
Царевич молчал. Колдун выступил вперёд и положил царевичу на лоб тряпицу.
– Что это? – строго спросил Трофим.
– Двойная водка, от жара, – ответил колдун.
Трофим одобрительно кивнул. Царевич начал смотреть на Трофима. Смотрел долго, потом улыбнулся. Трофим раньше никогда царевича так близко не видел. И Трофим спросил:
– Кто тебя так?
Царевич не ответил, но и глаз не отводил.
– Ты его видел? – продолжал Трофим.
Нет, показал глазами царевич.
– Сзади бил?
Царевич моргнул – сзади. Врёшь, сердито подумал Трофим, били спереди, правой рукой! А вслух только сказал:
– Ой ли?!
Глаза у царевича задёргались, потом остановились, стали злыми.
– Довольно! – воскликнул колдун. – Уходите!
– Сейчас, сейчас! – сказал Трофим, опять наклоняясь над царевичем, провёл рукой над раной, два раза туда-сюда, убрал руку, распрямился и сказал:
– Железом били.
– Шарлатан! – сказал колдун.
Трофим ухмыльнулся. Царевич уже успокоился и снова смотрел только на него. Колдун сказал:
– Про железо – это ложь. Этого нельзя определить.
– Можно! – возразил Трофим. – Деревяшкой так не рассечёшь. Голову проломишь – да, а рассечь – нет, не рассечёшь. А тут били с правой, наотмашь!
– Чернокнижник! – воскликнул колдун.
Трофим в ответ только пожал плечами. Царевич открыл рот и попытался говорить. Колдун кинулся к царевичу и начал утирать ему губы мочалом. Мочало было мокрое, губы у царевича блестели.
– Пошли вон! – строго сказал колдун. – Своих голов не жаль, так пощадили бы мою.
Годунов взял Трофима за рукав и поволок вон от царевича. Трофим особо не упирался, ему и так все было ясно.