И ребёночек жёлтым сандаликом
запулила упаковку памперсов, повязанную нарядной розовой лентой, со
стола прямо в сотрудников убойного отдела.
– Я не бессмертный, – чуть было не
открестился, но вовремя опомнился и быстро шагнул назад в строй
бесцветный Марек.
– А над новым главой отдела ржать –
бессмертный, значит?! – звонко рявкнула начальница, топнув
сандалеткой по стулу. – Вот и докажете, что не зря шевроны убойного
носите! Чую, попьёте вы у меня ещё кровушки… Пшли вон!
***
– Эй, дура, шею сломаешь! – заорал
Эви, завидев тонкий силуэт, что собирался рыбкой спрыгнуть со
скалы. – Там камни внизу!
Вот весь день ни к чёрту! Старший
брат отмутузил ни за что, от матери ещё досталось, но от той по
делу – разбил её любимую тарелку невзначай. Побрёл со злости на
болота, думал хоть редких белокрылых кувшинок матери в извинение
набрать, так и там опозорился, сапог потерял. Теперь точно дома
прибьют. Так и припёрся на берег в одном сапоге и с единственным
изрядно помятым цветком в руке. Хоть отстирать то, что до пояса в
болотной грязи выпачкано, прежде чем домой явиться.
Дуру Эви схватил за ногу, враз
порушив волшебное видение – поначалу-то показалось, что та чуть не
танцевала на краю обрыва, прежде чем прыгнуть. Да ну хотя кто ж
ночью танцевать на обрыве станет! Оба повалились на пожухшую
траву.
– Дебил, что-ли? – зашипела от боли
дура и двинула ему по морде розовой пяткой.
И Эвери влюбился сразу и
бесповоротно. Во-первых, потому что таких розовых и аккуратных
пяток за свои одиннадцать лет ещё не видел. Братец-то обычно
норовил сапогом в бок зарядить. Во-вторых, дуре явно было больно, а
всех больных животных на ферме Эви автоматически жалел. Ну, и
в-третьих, «дебилом» его ещё никогда не называли. Братец и отец
по-разному на него ругались, но вот такого слова Эви ещё не
слышал.
– Ты… эта… – враз растерялся он. –
Больно?
– А ты как, дебил, думаешь? –
взорвалась ночная фея. Во второй раз услышать незнакомое слово Эви
было почти приятно.
– Дак не рыпайся, давай разотру, –
примиряюще произнёс он. А про себя отметил, что таких нежных слов
ещё никому не говорил. А вот ей почему-то захотелось.
Пятка снова взметнулась и грозно
уставилась перед носом. И Эвери совершенно неожиданно для себя не
отбил её рукой, а сунул дуре помятую кувшинку, а сам осторожно
обхватил щиколотку обеими ладонями. Пятка была холодная, но что уж
тут удивляться, если дура вообще босиком на утёсе была.