– Вам плохо, барышня? – его серые глаза смотрели внимательно.
Где-то я его уже видела, наверное, он сослуживец Георгия. Вот позору-то будет, если он меня узнает. Станет рассказывать…
– Мне хорошо, – сказала я сквозь зубы, так, чтобы было понятно – идите отсюда.
Пусть думает, что хочет. Какое вам всем до меня дело, до моей загубленной жизни?
В голове заиграла мелодия из «Аиды». То место, когда Амнерис уже поняла, что проиграла, – ее не любят, но все еще не хочет в это верить и поет таким звериным голосом, словно ранена в живот. Я слышала «Аиду» много раз, но никогда она не производила на меня большего впечатления, чем в Нижнем Новгороде, куда мы ездили на ярмарку. Мне было лет четырнадцать, и я отчаянно скучала. Рассматривала с галерки дам, их шляпы и кружева, и находила, что все равно ни одна из них не краше моей мамы. Опера мне тоже сначала не понравилась. До момента, когда запела эта женщина, изображающая дочь фараона. Вдруг, словно время раскололось и тысячелетия легко отошли, как занавес. Она была дочерью фараона. Все – по-настоящему. Над сценой встала кромешная египетская ночь с яркими звездами. Дохнуло пустыней. И не мешали уж более ни картонные пирамиды, ни бутафорские мечи, ни слишком явный грим на актерах, ни то, что в актрису, играющую Аиду, мог влюбиться разве что мозольный оператор. Амнерис пела, и язык у нее во рту извивался, как змея. От нее исходили и властность и беспомощность. Она знала волшебство. И – вытащила весь спектакль. Все были фальшивыми, она одна настоящая и – всех спасла. И композитора, и музыкантов, и актеров, вообще всех.
Все это пронеслось в голове в мгновение ока. Я несла в себе не только «Аиду», но и всю свою несуразную жизнь, которая мне сейчас казалась такой мелкой и пустой.
Скучная гимназия, линейки, тетрадки, перышки. Сердитый папа. Я была маленькая и что-то спросила его, когда он обедал. Он посмотрел на меня своим сверлящим и одновременно отсутствующим взглядом и спросил: «Что?» И так это сказал, что я забилась под стол и долго ревела.
Милая мама, верная подданная папы: ни слова поперек. А ведь раньше считалась наипервейшей красавицей в городе. Говорят, она блистала когда-то. Я ее помню только дома, за шитьем или со счетами, или же за другими хозяйственными заботами. Это походило на послушничество, да, наверное, тем и являлось. Она не ездила в гости, не ходила в театр. Говорила, что от спектаклей у нее болит голова.