Нет для меня более унылого места в Петербурге, чем это.
Все его приметы – один, два сиротливых дома, да купа дерев. Тут же глубокий ров, заросший крапивой, и далее земляной вал – тщетно обороняться от разлитий Невы, и, наконец, – плоский луг, вязкий как болото, что составляет балтийское взморье. Одно украшение – паруса кораблей на воде.
И летом печальны сии голые места, а еще более тоскливы зимой, когда и луг, и море, и бор, что напротив, на круче Петровского острова, все погребено под сугробами, словно в могилу.
Недаром я ее вспомнил, сие последнее наше пристанище.
Тут, куда ни посмотришь, все картины словно бы при смерти.
И одна и та же история манит меня в эту пустошь.
Не знаю точно, но сколько-то десятков лет тому назад, тут в уединенном домике, от которого уж ныне и следов не осталось, жила вдова одного чиновника, старуха с молодой дочерью Верой и престарелой служанкой. Вера достигла того возраста, когда девушки начинают думать, о том, как бы устроить судьбу, но любила сердцем одну только мать, а по привычке души – дом и домашние хлопоты, когда после обеда матушка вяжет чулок, а Вера читает ей Минею или к вечеру достает карты, погадать на удачу.
Главную черту ее нрава составляла голубиная чистота сердца.
Вдали от света, вела она тихую безветренную жизнь, которая при всем однообразии составляет счастье для непорочной души. По праздникам в церковь, по будням за вышивкой. Довольная настоящим наш ангел Вера не думала о будущем. Старуха мать считала иначе: размышляла о преклонных летах своих, с досадой смотрела на красоту Веры, которой в столь бедном одиночестве не было надежды найти супруга. Эти печали заставляли вдову частенько тосковать и плакать украдкой от дочери и кухарки.
С другими старухами она водилась совсем не охотно, а уж те в свою очередь ее и вовсе не жаловали: судачили, будто с мужем жила она под конец весьма дурно, что утешать ее старость являлся тишком подозрительный гость, что супруг умер слишком скоро и – бог весть, – чего еще не придумает от скуки злоречие.
Но даже сии злые языки не трогали ангела Веру.
Тут надо бы молвить, что уединение домика на Васильевском изредка развлекали посещения одного молодого, дальнего родственника, который за год до нашей истории приехал из родового имения служить в Петербург.