– Пусть будет по-твоему!
Только тогда Главный отвел взгляд, ветер замер, а Главный, глядя на могилу Бутова, что-то еле слышно спросил. Маленький перевел:
– Зачем ты хочешь воскреснуть?
– Видите ли, я работал в Институте, – сказал Бутов первое пришедшее на ум.
– Там без тебя не обойдутся?! – подсказал Маленький.
– Нет, не то. Я, видите ли, ушел, уволился, но за мной оставили руководство аспирантом Степаном Дерюгиным.
– А в каком Институте вы работали?
Бутов попытался припомнить и не смог. Вспомнилось только, что название у Института очень длинное, из шестидесяти восьми букв; так и называли: «Институт шестьдесят восемь». Начальник, бывало, говорил:
– Пойдем в четыре буквы, перехватим стаканчик живительного. – «Четыре буквы» означало расположенное напротив кафе «Арфа».
По истечении некоторого времени Начальник давал команду:
– Возвращаемся в «шестьдесят восемь». Пора!
– Над какой научной темой работали вы вместе с аспирантом Дерюгиным? – спросил Маленький, опять-таки стараясь помочь Бутову.
Но и тема работы не вспоминалась.
– Видите ли, – сказал Бутов, хорошо сознавая, что говорит постыдное даже. – Мне пенсию определили – сто двадцать рэ. Раз получил и вот…
– Вы хотите воскреснуть только для того, чтобы получить пенсию? – спросил Маленький. – Подумайте!
Некоторое время все молчали, потом Бутов робко сказал:
– Я и не жил еще…
– Как же так, если при рождении вам была дарована душа и дар слагать стихи? И вы просуществовали немало лет. И вы воевали…
– Вот разве что воевал. А потом… А до войны… И после… Нет, не жил. Не сумел. Да и этот год – тридцать седьмой. И все, и все…
– А теперь сумели бы?
– Не знаю. Может быть. Что с этой по-другому; и профессора Р. разыскать – хоть могилу его; и стихи, и с женой, и с сыном – Костей. Надо ведь все по-другому. Не знаю, сумел ли бы… Но это необходимо мне. Без этого нельзя…
Крылатые смотрели на него – оба в сомнении, задумчиво, сурово, но и с некоторым сожалением.
Словно от самых первых мгновений снималась твоя жизнь – день за днем, кадр за кадром. И вот бесконечная лента разрезается кем-то и склеивается уже не в хронологическом порядке, а в следовании лжи, непременно рождающей новую ложь, и правды, так или иначе оплачиваемой новыми страданиями.
В бесконечную ленту кем-то вклеиваются образы близких тебе людей; или не близких, но случайно оказавшихся на твоем пути, образы горя или гибели даже, в которых ты пусть и в самой малой мере был виновен.