Сатвик оказался главным переговорщиком по проекту – и кажется, эта обязанность его особенно тяготила.
В середине дня я застал его в кабинете. Он ссутулился над мотком оптоволокна, зажав уши тонкими плечами. На лбу узкой полоской была закреплена лампочка и крошечная камера. На плоском экране монитора изображался вид с нее очень крупным планом – провода выглядели канатами подвесного моста, пальцы – древесными стволами.
– Как идет подготовка?
Он отложил паяльник. Изображение развернулось, когда он поднял ко мне лицо.
– Скоро завершающая проверка на дым.
Я увидел на мониторе свое лицо: огромное, чужое.
– «Проверка на дым»?
Он снова обратился к канатам.
– Запускаешь и надеешься, что нигде не задымит.
– Ты успеешь закончить?
– Ящик готов. Я буду готов. А ты как?
– Мне досталась благая часть. Можно не готовиться.
– Не говори, – возразил он. Паяльник на видео ушел в глубину механизма. – Это теперь твой опыт. Смотри, еще прославишься.
– Что? Как так?
– Если опыт провалится. – Он ниже склонился над работой. – Или если закончится успехом.
– Я не хочу славы.
Сатвик покивал, вроде бы соглашаясь.
– В этих водах ты утонешь, друг мой.
– Погоди-ка. А если бы я хотел славы?
Он бросил на меня взгляд.
– Плохо было бы.
Прямолинейный Сатвик.
Я оставил его работать.
* * *
За несколько недель до эксперимента мне позвонили. Я ждал этого звонка. Сам Роббинс. Трубка холодила мне висок.
– Вы никак не можете приехать?
Голос у него был не такой, какого я ожидал. Мягче, естественнее. Я слышал его только по телевизору, когда он грохотал с кафедры или трубил в кабельный рог на всяких теледискуссиях. Врач, перекрасившийся в пастора, а там и в медийную персону. Но в трубке был другой Роббинс. Не такой громогласный.
Я подумал, прежде чем ответить, – прикинул, что за человек на том конце линии.
Конец ознакомительного фрагмента.