После очередной репетиции Пин вернулся домой с каким-то настораживающим блеском в глазах.
– Долой рабовладельческий строй! Хотим равноправия! – с порога сказал он.
– Если кто из нас и раб, то уж точно не ты, – заметил Бар. – Вон мне сегодня так вкалывать пришлось – о-го-го! Проверка баров – это, знаешь ли, не сахар. Я полгорода с бумагами оббегал. Устал, как набат при стихийном бедствии.
– Мы свергнем устои Оперы и напишем свою пьесу. Отныне Рояльчику не жить! – захохотал Пин, и струны у него внутри напряженно загудели.
– Даже не думай об этом! Я знаком с Рояльчиком, и заявляю с полной уверенностью: он кристальной души инструмент. Если вы его обидите, я… Я… Уеду жить в провинцию! В город Ре!
Пин оторопел.
– Неужто уедешь?
– Слово Барабанчика нерушимо! Раз сказал, значит, так и сделаю.
– Ну, а я поступлю по-своему, – заупрямился Пин. Он сыграл минорный аккорд и протянул руку к буфету. Когда он был недоволен, он частенько налегал на бутерброды с фетром.
Когда на следующий день Пин пришел к «товарищам по несчастью», дирижера еще не было. В Яме царило упадочное настроение, и только злющий Треугольник странно улыбался.
– Запаздывает, – хмуро заметила какая-то скрипка, осматривая свой смычок. – Больно запаздывает. Ты, Пин, его случайно не видел? У нас в городе лишь один такой тощий дирижер. Как он вообще до сих пор не сломался?!
– Слишком много слов, дорогая Скри, – отозвалась из темного угла виолончель Четыре-Струны. – Не всякая тросточка способна управлять симфоническим оркестром.
– А только та, которая мнит себя шибко талантливой, – ядовито сказал Треугольник, не переставая улыбаться. – Сегодня на концерте, друзья мои, справедливость восторжествует.
Он бросил косой взгляд на Рояльчика, который дремал у края сцены.
– Сегодня хвастуны и фанфароны на своей древесине ощутят, каково это – потерпеть неудачу.
– Что ты задумал? – хором воскликнули флейты. А робкая флейта Флажолет от страха издала звук, похожий на уханье совы.
– То, что я задумал, я уже исполнил. Нам предстоит презабавный концертик, – гнусно прохихикал Треугольник и занял свое место среди оркестрантов.
Зрителей в театральном зале всё пребывало. Именитые Арфы шелестели разноцветными лентами и мелодично переговаривались с соседями. Упитанный желтый Барабан с оранжевым приятелем Виллом спорили о происхождении нотной грамоты. Виолончель Вилл утверждал, что ноты изобрели еще до возникновения письменности.