Они вразвалочку шагали по бульвару Гармонии, долго и с упоением споря о существовании Людей. Рояльчик заикался и невнятно бормотал. Он непременно хотел отыскать своего Мастера. А Пин рассеянно глядел по сторонам, шатался, а один раз чуть было не полез в драку со своим отражением в витрине магазина. Хотя по натуре он был весьма спокойным и философски настроенным фортепиано.
Когда на следующее утро он пришел в театр, в глазах у него немножко плыли декорации, а левая педаль по непонятной причине заедала. Стало известно, что на освободившуюся должность солиста взяли новый рояль. Он был чванливый, как сотня разнеженных королей. «Обитатели» Ямы пребывали от этого далеко не в восторге, и никто даже не поприветствовал Пина. Ирландская Волынка сидела надувшись, скрипка Скри нервно пощипывала свои струны, а контрабас Гамба сновал по Яме в поисках клея – у него опять что-то не ладилось с усами.
– Говорят, Он спесив и не терпит пререканий, – шептал Флейте Гобой. – Уж с ним мы точно наплачемся.
– Клей, у вас не найдется клея? – шумел Гамба, топоча, как стадо носорогов.
Тут наверху кто-то кашлянул. А потом еще и еще раз. Пин осторожно поднял глаза на сцену. Там, во всём своем блистательном великолепии, возвышался Рояль, которого оркестранты уже успели прозвать Павлиньим Хвостом.
– Лопни моя резонаторная пластина, если подо мной не сборище третьесортных инструментов! – воскликнул Павлиний Хвост, хлопнув огромной черной крышкой. Инструменты мгновенно заметили разницу: у Рояльчика крышка была белая. И он не позволял себе утробно хохотать, как хохочет сейчас этот.
Сегодня оркестр разбирал новую программу.
– Работайте, работайте! – взвизгивал дирижер. – Премьера не за горами!
Павлиний Хвост вел себя исправнейшим образом, однако у всех без исключения после репетиции остался необъяснимый осадок. Новый рояль играл грузно, как играют похоронные марши, и в его партии время от времени проскакивали неприятные обертоны. Струны внутри его чугунной рамы угнетающе вибрировали, что напоминало Пину о самых безрадостных минутах в его жизни.
Домой он вернулся удрученный донельзя. И обнаружил записку. В записке говорилось следующее:
«Ваше поведение непростительно.
Уехал в город Ре.
Ужин в холодильнике.
Бар».
По большому счету, этого и следовало ожидать. Бар никогда не отступался от своих слов.