– Потому что.
Слезы текли по ее животу. Я ощущал конечную точку своей жизни. Вера в любовь окатила жестоким страхом неминуемой потери. Я оплакивал свое будущее.
Прося прознала той же ночью. Считая связь мужа с полоумной девицей мимолетным увлечением, решила оставить все как есть. «Бабник он и есть бабник». Ей ли, русской женщине мудрости и терпения занимать? Но столкнувшись на крыльцах с чокнутой жену укололо подпорченное самолюбие пополам с неудовлетворенным желанием, которое муж предпочитает игнорировать в угоду другим. Сила презрения взгляда другую бы изничтожила. Серпунюшка же не опустила глаз, открывшись без страха и стеснения испепеляющему воздействию ненависти. Ошарашенная такой реакцией, Прося язвительно прошипела:
– Ну, как пирожки, милая, али полипли черным низом?
– Подгорели, сударушка, да вы не злитися так, я ж не нарочно.
– Неча барину всякий сброд есть, когда ватрушечка с творогом ажный день к столу.
– Да не любит он вашей ватрушки, пресная поди и края сухие, а то и творог кислый, грозою схваченный стороннею.
Через секунду Серпунюшку отбросило сокрушительным ударом в висок. Осколки кувшина, разлетаясь красивым вихрем разнесли запах едва прокисшего молока. Страшный визг огласил роковую случайность. То орала Проська, тряся руками и губами. Кто-то приметил, как мой кулак, словно молот, опустился на покрытую косынкой головушку моей жены. Серпунюшка лежала вниз лицом, левая рука и правая нога зашлись судорогой. Шея была теплая и родная, но пульс сонной артерии угасал, перетекая в чужие края. Ускользающая и очень главная линия жизни проткнула мое одинокое сердце и оборвалась. Смысл жизни превратился в точку, но затем и она исчезла, запахнув врата в ненавистный лицемерный мир людей. Время застыло.
Ξ
– Эй, ты меня слышишь? Тараска! Очнись, друг, это я Федор Василич… Эй! Да я ж это! Помнишь? Федька! Я вытащу тебя, ты только не молчи, слышишь?
– Да бросьте вы, Федор Василич, он уж неделю как воды в рот набрал, все пустое.
– Да иди ты… Это ж человек! Тараска! Тараска! Тарас…
Ξ
– Батюшки мои! Кого видать! Никак сам Федор Соколов, да без охраны, а?
– Добре, Петр Игнатьевич, как здоровье ваше драгоценное?
– А ничего, все ладом, ты-то как, дорогой мой Федор Васильевич?
– Не обо мне и речь. По делу я к тебе, Петруша. Выручай, брат, не в службу, а в дружбу.