– О чем конкретно, простите? – насторожился Васильев.
– О вашей церковной деятельности, Василий Васильевич, о вашей церковной деятельности… Кстати, что вы чай пустой пьете? Тут еще какие-то печенья завалялись, а Андрей Николаевич мне вас угощать наказывал. Не хотите?
– Спасибо, – Васильев взял половинку печенья, на ощупь казавшегося каменным, и отправил ее в рот.
– Вы ведь собираетесь становиться священником, Василий Васильевич? – спросил его Юрий Иванович.
– Это не мне решать. Если Владыка благословит…
– Думаю, благословит. Насколько нам известно, планы такие у него есть, да и не хватает в епархии священников, – сказал Юрий Иванович.
– Благословит – буду, – коротко ответил Васильев.
– Вот и очень хорошо! – сказал его собеседник. – Вы не подумайте, я ведь искренне говорю: хорошо! Состояние нашего общества такое, что, по правде сказать, только на Церковь надеяться и приходится. Смотришь вокруг и думаешь: что будет с нашей молодежью? Кто ее будет воспитывать?
– Да, это верно! – горячо согласился Васильев. – У нашей страны только одно спасение: православие.
– Пожалуй, что так, – снова согласился с ним Юрий Иванович, вновь очаровательно улыбнувшись. – Коммунистическая идеология, хорошая она была или плохая, – но она больше не государственная. Хотя, как по мне, у коммунизма и христианства много общего. Хорошие ведь идеи были! Сейчас ругают и комсомол, и пионерскую организацию, а ведь кое-какое воспитание они давали. И не самое плохое! Какая-то мораль, понятие о дозволенном и недозволенном… – почти мечтательно рассуждал чекист.
– Да, было! – с готовностью подхватил Васильев. Он действительно искренне веровал и считал себя православным. Но при этом вера в его душе уживалась с горячей, страстной советской ностальгией – ностальгией по советскому детству, пионерским лагерям, дешевому и вкусному пломбиру и радио, которое каждое утро велело вставать на зарядку, отчитывалось о собранном в Средней Азии хлопке и об очередном запуске космического корабля…
– Я вообще считаю, все лучшее, что было в советские времена – это нам досталось от православия. От православного прошлого! – горячо начал рассуждать Васильев. – И это и было в советской системе воспитания. Атеизм, богоборчество – это наносное, гниль… – произнеся эти слова, он чуть споткнулся, вспомнив, что его собеседника они едва ли обрадуют. А ругаться с ним не стоило.