Потом я стучала в двери. Ногами, руками — чем угодно, лишь бы меня услышали. Орала даже истошно, звала на помощь, но кому бы я была нужна. Меня явно не для того здесь заперли, чтобы тут же давать свободу.
Я не дура, я сразу поняла, что никто мне не поможет, но во мне запоздало появилось столько злой энергии, что её просто необходимо было хоть куда-то выплеснуть. Даже если объектом будет несчастная дверь.
Я хотела запустить чем-нибудь в окно. Может быть, тогда получилось бы выскользнуть? Сбежать? Но, увы, не нашла ничего, чем можно было выбить стекло, а простым ударам оно не поддалось. Бронированное, что ли? Впрочем, я совершенно ничего не знаю о том, кто меня похитил, но вряд ли от него уйти так просто.
Отчего-то уже не страшно. Только холодно. Потом становится жарко. Только от одной мысли, что незнакомец мог оказаться прав, и Павлик действительно сбежал. С нашими деньгами. Но даже это — не самое главное, не самое плохое в этой ситуации. Если мой похититель не врёт, и Павлик меня бросил, тогда… тогда получается я четыре года жила с человеком, которого совершенно не знала. Который просто исчез из моей жизни, оставил на растерзание проблемам.
Но у меня пока нет на руках неоспоримых фактов вины мужа, а словам чужих людей верить нужно осторожно. Мало ли, кто что скажет. Что, каждому доверять? Я ведь совсем не знаю похитившего меня человека, не понимаю, на что в действительности он может быть способен. С какой целью он меня схватил в охапку, украл из моего дома и приволок сюда? Он… маньяк? А если он…
А если он убил моего Павлика? Вон, какие глазищи у него злые, какой он мрачный. И сильный. На моей коже отпечатками раскалённого железа воспоминания о его прикосновениях. В тех местах, где он меня касался, будто бы ожоги остались. Я даже задираю ткань светлой кофточки, рассматриваю свой бок, живот, ожидая действительно увидеть там следы чужих пальцев, ладоней. Но ничего нет, и все эти ощущения — лишь плод моего воображения.
Растираю кожу, яростно тру, чтобы смахнуть с себя воспоминания, хотя бы от тактильной памяти избавиться, но делается будто бы даже хуже. На меня давят стены, хоть они и очень светлые. Перед глазами всё подёрнуто дымкой, слегка качается и плывёт. Я снова плачу. Мысленно ругаю себя за это, но отчаяние изливается из меня потоками глупых никому не нужных слёз.