Рычаги. Ад бесконечной рефлексии - страница 12

Шрифт
Интервал


Я вздрагиваю от: «Священная война» – линейка к 9 мая. Эта песня всегда имела надо мной какую-то страшную власть. Мне вообще не верится, что она написана человеком, причем и слова и музыка. Это больше чем песня в художественном смысле – это молитва, заклинание, мантра. Я смотрю на старого деда – одного из трех оставшихся в живых ветеранов из нашего поселка. Он говорит много и сбивчиво. Говорит банальные вещи. Я представляю, что бы я говорил, если бы прошел тут страшную войну и понимаю, что тоже самое. Мой одноклассник шепчет мне не ухо, что у Ольки задралось платье, просит меня посмотреть и оценить. У Ольки красные трусы и очень белая попа. Я не чувствую никакой страсти, но не могу оторваться. Становится противно, что смотрят все, а не только я. Еще мне кажется, что Оля и сама знает, что платье задалось. Она похожа на павлина.

Я несу пять кирпичей на стройке летом. Кирпичи режут мое тело до крови. Я отдаю их дяде Коле, который с веселыми матами создает из них стену. Он не ведет в этом искусство – это просто выгодно и он в этом хорош. Я заработал за лето больше, чем мама и оплатил первый год учебы в университете. Платные места были заняты странными людьми, которых я так и не увидел за четыре года обучения.

Мое сердце переполняется радостью: я уеду из своего серого поселка в город, я буду хорошо учиться и стану специалистом, я буду работать, зарабатывать, у меня будет много женщин, но я буду честным и добрым. Я не буду с людьми, которые мне не нужны. Я стану свободен. Я стану никому не нужным, и я желаю этого.


Вечер полностью опустился на город. Одинок, я мыл пол старой футболкой и вдруг нашел скомканный листок. Развернул и прочел:

«Коричневый вечер, на улице сыро,

В закрытые окна никто не стучит.

Чудовищный рокот из недр сортира

Мне жалобно шепчет и свет не горит»

Почерк кривой – видимо я был пьян, когда писал. Прочитав еще раз, я выбросил этот листок и совсем не пожалел об том написанном стихотворении. Он мне не нужен. Мне ничего не нужно и почти никому не нужен я. Свобода? Ерунда.

Детство – это очень страшно и я не хочу туда, но только потому, что знаю свою жизнь и потому, что трус. Тогда я не был трусом и не знал, что меня ждет. Я боюсь задним числом и этот страх греет, щекочет мое сердце.

Однако, это все слова. Обычные и простые.