– Слушайте, – крикнула Тамара, – где мой карандаш?
– Они с точилкой свали из этого гадюшника – зачем-то ответил я. У меня была такая роль: я заполнял зияющую пустоту образов.
– Я серьезно, – не унималась Тамара. – Вчера я наточила себе карандаш, а сегодня его нет и это не первая вещь, которая у меня пропала.
– Если у тебя пропадает карандаш – это не значит, что всем безразличны твои карандаши – предложил я.
– Ты сегодня чтобы дописал заявление! Я смотрю, у тебя времени много! – злостно отозвалась на мой выпад Тамара.
– Я много раз говорил тебе, чтобы ты бросила все и уволилась, но ты этого не делаешь – невозмутимо отвечал я.
– К вечеру я жду заявление – не унималась Тамара, – и где все-таки мой хренов карандаш!?
Я подумал, что карандаш мог расплавиться или превратиться в опилки от стыда, который он испытывает, при работе с нами. Я даже хотел озвучить эту свою мысль, но постеснялся.
Стеснение лишило мир многих моих высказываний и многих моих поступков. Жаль, что теперь уже поздно, иначе, я бы не стал теперь себя ограничивать.
Ночь опустилась на мой город, окутав его прохладой и туманом, расползлась по крышам домов, по голым деревьям и затаилась в серых подворотнях. Мне, кажется, что так все и началось.
«чтоб идти вслед за ними нужны золотые ноги»
И. Кормильцев
Рубашка выползла из брюк и торчала из-под кожанки, носы туфлей были в пятнах, мелкие капельки грязи засохли на штанине, в наушниках не унимались Radiohead. Я шел домой, вернее, в сторону дома и уже точно знал, что ждет меня дома. Какой-то непонятный стыд и страх жёг меня изнутри. Мне хотелось исчезнуть, испариться, провалиться в дыру, соединяющую реальность с ирреальностью. Я был убежден, что такой коридор существует. Серо-зеленое небо раскинулось над моим городом, словно глубоко вдохнувший толстяк, не способный распрямиться, чтобы выдохнуть. Я шел и думал, что тот, кто придумал природу, очень похож на меня: такой же взъерошенный, бледный и толстый.
Мне на встречу брели усталые люди. У нас всех закончился рабочий день, и он был труден у всех одновременно – это роднило, но не сближало. Даже у тех, кто бездельничает на работе, даже у тех, кто получает зарплату чиновника – работа тяжела, как каторга. Я ненавидел любые формы дискриминации труда.
Почему-то мне было жаль всех, кого я встречал. Одна женщина разговаривала по телефону и громко кричала: