– Спасибо. Жду.
Дорогой я пробовала пораскинуть мозгами. Но дело не пошло дальше мысли: «Главный страж тела экса был необычайно речист, шпарил, как по писаному. Раньше складывалось впечатление, что он запретил себе употреблять более десятка слов кряду и сознательно практиковал некоторое косноязычие». А на уровне ощущений осталось – Михаилу Игоревичу хотелось, чтобы свидание с Геннадием Самошевым состоялось.
В квартире было тихо-тихо. Накачанный снотворным экс-благоверный преодолевал похмелье в забытьи. У Юлии пока все процессы в организме протекали естественно: она занималась тем же, чем и любовник, но без внедрения лекарств в плавный здоровый кровоток. На нее я, правда, не взглянула, поверила Михаилу Игоревичу на слово. А своего бывшего проведала и подивилась. Куда делись вчерашняя отечность и бледность? С высокого лба испарился обильный пот, гримаса страха не безобразила лицо. А сжатые, казалось, навсегда кулаки раскрылись, явив ладони с путаницей линий, в которой я в пору увлечения хиромантией пыталась разобраться. Тряхнула стариной, прошлась взглядом по основным вехам – ничего нового, разве что звезда на бугре Аполлона стала почетче. На столике возле дивана соседствовали кувшин апельсинового сока и старое издание «Посмертных записок Пиквикского клуба». Осилил, судя по закладке, двадцать страниц, но ведь не за бутылку, за книгу брался.
Вчерашнюю лубочную картинку сменила идиллическая. И я вдруг почувствовала не облегчение, не удовлетворение, а… злость. Вот так все просто? Так быстро? Неделю терзался сам и терзал других, а завтра, как ни в чем ни бывало, поперекидывает из руки в руку гирю, взбодрится контрастным душем, побреется, поест и отбудет в офис? Студенткой я была на практике в одной газете. Тамошний главный редактор раз в месяц на неделю запивал. А, приняв на грудь, становился очень подвижным – мотался по кабинетам, болтал с сотрудниками за жизнь и засыпал, где сморит. Журналисты относили его на рабочее место. Но, опохмелившись, он возобновлял шатания. В течение нескольких дней закоренелый почитатель зеленого змия, постепенно уменьшая дозу и заставляя себя закусывать, приходил в чувство. Руки тряслись до следующей серии возлияний, но к этому привыкли. Первыми словами протрезвевшего шефа всегда были: «Алкаши! Все нагло спиваетесь! Поувольняю. Разукрашу выговорами трудовые книжки. Но трезвости от вас, забулдыг, добьюсь». Я вздохнула. До завтра далеко. Экс-муж еще сегодня вполне сподобится принять ванну, съездить в ресторан, отужинать мясом и безалкогольным вином, вернуться домой и заняться любовью со своей верной девочкой. Я явно свихивалась, едва ли не желая продления его мук. Пришлось позаковыристей себя выругать. На втором витке наваждение спало. Пусть будет жив – здоров и счастлив. В коридор я вышла почти собой.