– Ели бы вы лучше мороженое, – сказал я, – оно ведь совсем растаяло.
– Не стоит, – возразил он, – я не люблю мороженое.
– Зачем же вы его тогда заказали? – изумился я. Мирослав дёрнул бровью.
– Из щепетильности.
– Наконец-то я вижу в вас что-то общее с героем романа, – засмеялся я, – правда, его щепетильность не столь мила, как ваша.
– Да, Алистер изобразил меня несколько односторонне, – отозвался Мирослав. Моппер дружески положил руку на его локоть.
– Мирослав, ты же знаешь, что есть такое понятие, как литературный типаж.
– Литературный типаж! – со смехом повторил Мирослав. – Как по-вашему, мистер Арчер, похож я на литературный типаж?
– Не очень, – честно признался я. Мирослав посмотрел на меня странным долгим взглядом – неприятным, но не холодным, а пронзительно тёплым; неестественная теплота этого взгляда была испытующей, недоброй.
– Об этой вы тоже напишете в своём очерке.
Ужин был окончен, и Моппер расплатился по счёту. Откинувшись на спинку стула его друг спросил меня:
– Надеюсь, вы не станете курить? Должен сказать, я очень плохо переношу табачный дым.
Моппер перебил его:
– Мирослав, ты делаешься иногда несносным. Я предупредил об этом мистера Арчера; и я уже говорил тебе…
– Да, да, – вмешался я, – вам не о чем беспокоиться, я не курю, я употребляю только нюхательный табак.
– Я же говорил тебе! – с укором сказал Моппер.
– Против нюхательного табака я ничего не имею, – улыбнулся Мирослав. – Сам я ним не пользуюсь, но готов вас угостить. Не угодно ли?
– А что у вас за табак? – полюбопытствовал я.
– Наш, балканский табак – с лепестками роз, – Мирослав вынул из-за пазухи большую плоскую золотую табакерку. Изящным щелчком ногтя он откинул крышку и протянул её мне.
Я взял табакерку и уже было опустил в неё пальцы, как вдруг взгляд мой упал на картинку, вставленную с внутренней стороны крышки. Это была эмалевая миниатюра размером не более трёх дюймов в длину и двух в ширину, выполненная тонко и тщательно; но боже мой, каково было её содержание! Не рискну его здесь описывать; само воспоминание о нём бросает меня в дрожь. Скажу только, что вид этой миниатюры вызвал у меня приступ тошноты; моим первым побуждением было вскочить и броситься в уборную, где я наверняка бы расстался с великолепным ужином, так некстати проявившим себя у меня внутри. Так бы оно, вероятно, и случилось, будь я более слабонервным; отчаянно борясь с дурнотой, я перевёл взгляд на виновника моего состояния и увидел его испытующий взгляд, полный скрытого лукавства.