После того, как мы запустили «процесс», я поселилась у своей знакомой в общежитии МГУ, а папа уехал. Я аккуратно проводила каждый день по одному и тому же сценарию: утром – перекличка, выдача нового номера, вечером – перекличка. А между двумя перекличками, когда становилось ясно, что и на следующий день мне не попасть на приём, надо было спешно ехать в транс-агентство менять билет на послезавтра и звонить на работу: просить, чтобы меня заменили ещё на один день.
Дело шло уже к концу сентября. В Москве был почти что мороз, и всё время лил промозглый дождь. Между прочим, в Москве даже меховая шуба не может укрыть от холодного, насквозь пронизывающего ветра, а у меня не было ничего, кроме одной летней майки (помню, как сейчас, коричневый гладкий t-shirt) и юбки (кремовая, в складку), в которых я героически замерзала, упорно преклоняясь перед иностранщиной.
Наконец, через три с половиной недели дошло дело и до меня. Последний день был самым трудным, надо было толкаться и всех распихивать, иначе кто-то мог вытолкнуть тебя и зайти с твоим номером. Но и с этим всё обошлось, и я каким-то образом оказалась у окошка, где торопливо выпалила, что еду из Ленинграда, что там произошло недоразумение, и что хочу поговорить с кем-нибудь более высокопоставленным, нежели окошечный клерк. Мне любезно назначили встречу через три дня, но при этом предупредили, что ни один сотрудник менять мнение или решение другого сотрудника не будет, короче, намекнули, что зря стараюсь.
Я снова поехала в трансагентство, поменяла билет, надеясь, что в последний раз, а вечером решила пойти в гости – в общежитие Академии Наук, где обитали несколько знакомых, в том числе мой одноклассник и хороший друг Арик.
В те годы в Москве аспиранты-армяне из МГУ часто навещали аспирантов-армян Академии Наук и наоборот. Эти встречи всегда отличались особым колоритом – шарм перестроечной студенческой Москвы соединялся с армянским юмором и теплом, не говоря уже о всех нас объединявших событиях в Армении и Карабахе: то воодушевлявших, то трагических, то опасных, то смешных. Но юмор в любом случае был на первом месте. Что же касается Арика, то тут юмор оттенялся лёгкой, элегантной, слегка циничной манерой разговора, ему одному присущей. Так что поднимать настроение он мог как никто другой.