Однажды я вышла из своего дома, дошла до Садовой улицы и пошла вдоль по ней. Было солнце, свежее утро и холодная майская прохлада. Шла я на троллейбус, в котором езжу в театр. И вдруг встречаю на этой остановке Олега и говорю:
– Ой… Здравствуй!
– Здравствуй…
Он спросил:
– Куда ты?
– Я в театр, а ты куда?
– А я иду к Высоцкому.
Я говорю:
– На какой предмет?!
– Мы будем пить. Мы вот так вот сядем и начнем.
Я как-то опешила, потому что знала все эти истории, все эти дела… и сказала:
– Да? Вот так… просто?..
– Да, вот так просто. Вот сейчас с утра и начнем.
Так мы с ним и расстались.
Был май 1980 года. Это была наша последняя встреча. Последний раз, когда я его видела…
Человек умер в тридцать девять лет и так много сделал. И был, конечно, удивительным артистом. По-моему, он надолго останется в памяти зрителей. Вот Мэрилин Монро… Посмотришь ее в кино – у нее такая святая вера в то, что она делает, такое наивное ощущение праздника, который всегда с ней… Она еще долго останется первой «секс-бомбой» мира. Мне кажется, Олег был таким же артистом. Всю его короткую жизнь от него было вот это ощущение праздника, который всегда с тобой. И он находился в этом состоянии и перед зрителями, и перед камерой, и на сцене.
Москва, 5 июня 1990 г.
Федор Чеханков
Закономерная история
Два дня назад я был по своим делам в Щепкинском училище. А там, налево от входа, на второй этаж идет такая чугунная лестница. И я вспомнил, как мы в перерывах гурьбой сбегали по ней к окну на площадке, возле которого стояли, курили и общались. Именно там я впервые увидел Олега Даля в сентябре 1959 года.
Какой он был? Огромная копна волос. Потом он как-то резко поменял имидж – стал носить короткую прямую челку. А тогда был просто дикобраз! И волосы кудрявые. И безумно открытое лицо. И очень красивое. Черты лица некрупные: аккуратный нос, тонкие губы – даже что-то девичье в этом было! И такие… такие наивные, радостные, солнечные глаза. У меня такое впечатление, что потом внутренняя жизнь его огрубила. И субтильность ушла.
Мне было очень интересно наблюдать за ним в училище со стороны. Но, «отматывая» сейчас назад, отмечу: предположить в нем какую-то особую странность, напряженную работу ума – не мог. Всегда же видно по лицу: трудно человек живет внутри, какими-то категориями – или нет. У меня было впечатление, что студенчество было легким периодом его жизни. Периодом не анализа, а только восприятия.