– Ну, чего разбушевался, – одернул
дружка бородач, – кому ты сейчас чего доказываешь?
Петрила посмотрел на Миронега мутным
взором, махнул, мол, и верно, чего с этим лешим из болот
спорить.
– Нашего князя здесь удел, – снова
повторил гридь, зевая в кулак, – а там, гладишь, и еще чего
получим. Уступать не станем. Ох, теща забористо травок намешала,
очи слипаются.
– Так иди приляг, я там уж постелил,
– махнул на крайний шатер бородач.
– Пойду, раз бортнику медку для меня
жалко, – и Петрила шатающейся походкой побрел к ночлегу.
Старик и Миронег остались у костра.
Миронег пошевелил угли, добавляя света.
– Да уж, разросся рязанский княжий
род, – вздохнул бородач. – Тесно им, не протолкнуться.
– Будут так друг у дружки уделы
рвать, найдется кому проредить, – смело посмотрел Миронег на
старика.
– А ведь я тебя, Мироша, признал, –
тихо, озираясь, проронил бородач.
Миронег замер, но не ответил.
– Как Петрилу приложил по загривку,
так и признал. Не ожидал в такой-то глуши Якимкиного стригунка
найти.
Миронег досадливо поджал губы. Ну,
сам виноват, надобно было не так умело бить.
– По дядьке небось горюешь? – ласково
по-отечески спросил старик.
– Бывает, – скупо признался
Миронег.
– А меня признал?
– Теперь признал, дядька Милята, экую
мочалу отпустил, нешто сразу разглядишь.
– Так, может, к нам. Князю ты
приглянулся, возьмет не глядя.
– Кабы мне нужно было, нешто я бы
сюда забрался, – горько усмехнулся Миронег.
– А здесь сгинешь, смердом стал, а
гордыню усмирять не научился, – старик тяжело вздохнул. – Я вот к
Ингварю прибился, пока силушки хватит, при нем буду ходить. Из них
всех, он самый разумник, – совсем уж тихо прошептал бородач.
– Ежели он разумник, каковы ж тогда
другие? – посмотрел в темные очи старика Миронег.
– Нет власти не от Бога.
Спорить Миронег не стал.
– Молочка парного выпьешь? –
предложил он милостиво.
– Нет, после бражки побоюсь, –
повеселев, рассмеялся старик. – Ладно, бывай, Мироша.
Миронег тоже отправился в землянку
почивать, но долго ворочался, не в силах заснуть. Прошлое ломилось
в сознание из глубин памяти, а Миронегу того совсем не хотелось.
Чтобы остановить воспоминания, он начал размышлять о князе Ингваре:
«Стало быть, эти ватажники пожаловали не на ловы, зверье им не
надобно, но тогда зачем? В малой дружине, да плывут не с полуночи к
степям, а обратно – к полуночи, значит и не на половцев собрались.
Глеба Переяславского обругали, мол, не его удел, а наш… А еще не
крадутся, плывут открыто, неспешно, словно никуда и не торопятся.
Что им тут делать? И гридь темнит, не договаривает». Микула
поднялся и сел на лежанке, нащупал ковш и хлебнул холодной
родниковой водицы. «Чудно это все, ой, чудно».