И Юй.
Конечно же, Юй.
Она была
тем самым сердцем их маленького мирка, крохотным солнышком,
согревающим своим теплом и светом свою семью. Бесконечно добрый и
светлый человек, мечтающий изменить мир и людей к лучшему. Искренне
верящий в силу науки и не теряющий надежды даже в самые страшные
годы после Второго Удара...
Но потом
их маленькое счастье было сломано и растоптано вдребезги. Солнце
семьи Икари погасло, их сердце было вырезано и сожжено.
Юй
погибла, а Гендо впал в жесточайшую депрессию, забросив службу и
ударившись во все тяжкие. А Синдзи... Синдзи остался один, совсем
один в огромном и жестоком мире. Он не знал, что случилось с мамой
и почему её больше нет рядом. Он не знал, почему папа стал таким
злым и куда постоянно уходит.
...Никогда раньше я не стал бы ворошить эти
воспоминания, каждое из которых причиняло почти невыносимую боль. Я
собственной волею безжалостно перетряхивал забытые их, словно
алчный вор, роющийся в мешке с рухлядью, твёрдо знающий, что где-то
на дне лежит полновесная золотая монета.
Руки с зажатыми в них кинжалами сплетались в
замысловатый танец, пока я кривясь от боли раз за разом вонзал в
собственное сердце ржавый иззубренный нож чужой памяти, чувствуя,
как горло душат непрошенные слёзы.
- ...Тётя
Наоко, тётя Наоко, а где моя мама? - тереблю за рукав белого
лабораторного халата красивую длинноволосую японку лет сорока, чей
вид и осанка больше подошли бы британской
королеве.
Тётя
Наоко хорошая, она скажет где мама. Папы нет, а тётя Наоко сидит со
мной. Она добрая, хотя и такая грозная. Но мама говорит, что она -
великий учёный, хороший человек и её на-чаль-ни-ца...
Подождите-ка... Это что - Наоко Акаги? Мать Рицко и
первая любовница Гендо? Нет, не может быть... В аниме она была
совсем другой... И... и Рицко на неё ведь ни капельки не похожа...
Да и какое ей дело до маленького Синдзи?
Японка
опускается на колени передо мной, и её лицо искажается
болью.
-
Малыш... Твоя мама... Она...
Она
почему-то замолкает и крепко прижимает меня к себе.
- Тётя
Наоко,почему вы плачете? Вам больно?
- Да,
малыш, мне очень больно...
...Выныриваю из страшного омута чужих воспоминаний,
останавливая руку в зажатым саем буквально в сантиметре от
головы тренировочного манекена.
Глаза
застилает мутная пелена, а руки до побелевших костяшек стиснули
рукояти кинжалов, дабы унять дрожь.