Дорога развернулась крутым зигзагом. Вот и овраг… Долли увидела мост и свой водопад, но, похоже, на этот раз нашлись и другие желающие полюбоваться столь романтической картиной. Заняв её любимое место – плоскую площадку у подмытых корней большого дуба – рядом с мольбертом стоял высокий брюнет. Он был так увлечён рисованием, что даже не повернул голову в сторону всадницы. Долли натянула поводья и остановила Лиса. Она не знала художника, а накрепко вбитые ей в голову правила приличия исключали общение с незнакомцем. Но любопытство…
«Я не стану слезать с коня, – тут же сообразила Долли, – а лишь посмотрю издали…»
Она кашлянула, художник обернулся, и тут же стало понятно, что не стоило идти на поводу у любопытства. Незнакомец оказался высоким, смуглым и картинно ярким. Крупные тёмные глаза и тонкие черты, алый, изящно вырезанный рот были очень хороши, впечатление портил лишь острый, как клинок, взгляд. Волк! Долли даже вздрогнула, но незнакомец вдруг улыбнулся, взгляд его потеплел, и ощущение опасности исчезло. Художник поклонился и сказал:
– Сударыня, простите, я не слышал, как вы подъехали. Позвольте представиться. Меня зовут Лаврентий Островский. Я недавно унаследовал имение Афанасьево, а сейчас нахожусь здесь в отпуске по ранению, и вот – пытаюсь рисовать.
Долли засомневалась, прилично ли знакомиться с новым соседом в лесу, но, с другой стороны, не бежать же от него сломя голову. Пришлось ограничиться обычной любезностью:
– Вы выбрали самое красивое место во всей округе. Это земля моего брата – светлейшего князя Черкасского, но, я думаю, Алексей не станет возражать против вашего присутствия.
– Благодарю. – Новый знакомый подошёл ближе и сердечно улыбнулся. – Может, вы позволите мне узнать и ваше имя?
– Дарья Николаевна, – после паузы сообщила Долли.
– А вы не хотите посмотреть, что у меня получилось?
Долли смутилась:
– Разве вы уже закончили? – Она колебалась: стоит ли подходить к мольберту? А что потом? Однако, поняв, что выглядит в глазах мужчины трусихой, княжна гордо вскинула голову, вложила свою руку в ладонь художника и спрыгнула с коня.
Долли прошла к мольберту и взглянула на холст. Способности у Островского явно имелись: перспективу он схватил верно, все детали выписал очень тщательно. Но картина не ожила: в ней не было ни прелести летнего утра, ни ощущения волшебной красоты этого места. В ней просто не хватало жизни! Впрочем, обижать художника столь нелестной правдой не хотелось, и Долли высказалась дипломатично: