Эта интенция действительно прослеживается во многих текстах Пригова, она объясняет обязательное наличие снижающей или комической, но, как правило, нарушающей ритм стихотворения концовки. Но за этой а-стуктурной структурой стоит и глубокое философское сознание, рифмующееся и с «Катей китайской» и, как всегда, воплощенное Приговым без пафоса и с самоироничным смирением.
С одной стороны, его философия доводит до конца постмодернистскую критику абсолютов, что самим Приговым определяется как «партизанский логос»:
Сжигать все до последней птицы
И убегать в свою берлогу —
Такой вот партизанский принцип
И выше – партизанский логос
Не то, чтобы здесь всякий занят
Подобным, но мы партизане
Отчасти
Все
Отчасти
Кроме тех редких, кто полностью
С другой, она вызывает в памяти барочное Vanitas – тщету человеческих усилий; только у Пригова эта аллегорическая фигура, ухмыляясь, указывает на неизбежное исчезновение, стирание, размывание под потоком времени любой власти, любого смысла, любого значения, любых убеждений – короче говоря, любой «монады» (тоже, впрочем, барочная категория). Это очень горькая философия, но за ней стоит радикальный отказ от наивности и самообмана. Именно способность Пригова смешно писать об этом пределе современного сознания определяет неповторимую интонацию, без преувеличения, шедевров его поздней, самоиспаряющейся лирики:
Вот в Беляево, скажем, иль ниже
Я стою прислонившись к плетню
И думаю:
Вот старушку я разве обижу? —
Обидишь, обидишь! – Вот ребенка ли уроню? —
Уронишь, уронишь!
Что за голос тяжелый и мрачный
Среди ясного летнего дня
Я в смятении оборачиваюсь
Никого, вроде, кроме меня
Не наличествует
И я прихожу в еще большее смятение.
Собака лает, дождик сыпет
Окрестность капель мелкой сыпью
Покрыта, пробегает дрожь
И шопот слышен вдруг: Не трожь
Не трогай меня
В минуту моей слабости