Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - страница 22

Шрифт
Интервал


– Занемог маленько.

– Ай-ай-ай, – сочувственно покачал головой дед Лукьян и, поставив блюдце на стол, подошёл к Тягаеву. – Недужится, барин?.. – спросил ласково. – Это бывает, бывает. Голова болит? Хочешь, вылечим?

– Что? – вымолвил полковник.

– Говорю, хворость твою могём выгнать.

– Это как же?

– Заговор знаем.

Пётр Сергеевич с досадой махнул рукой. В заговоры и прочие деревенские суеверия он не верил.

– Не веришь? Ну, как знаешь… – пожал плечами старик, по-видимому, несколько обидевшись.

– Ладно уж… – вздохнул Тягаев. – Заговаривай, колдун.

– Какой тебе колдун! – рассердился Лукьян Фокич. – Колдуна, барин, у нас в запрошлом году мужики на деревне дубьём пришибли. То колдун был! А мы – нет…

– Не сердись, дед, – сказал Пётр Сергеевич примирительно. – Не силён я по этой части…

– Не силён! Колдуны – вражины! Колдуны порчу на людей наводят да на скотину. А мы наоборот – выгоняем её.

– Я понял. Прости. Заговаривай уж…

– Так-то лучше, милой, – голос старика вновь стал тёплым и ласковым. – Погодь малость, мы сейчас.

Что делал Лукьян Фокич, Тягаев не видел, зажмурив глаза от света, усилявшего боль. Через несколько минут старик протянул ему жестяную кружку:

– До донышка пей.

Пётр Сергеевич выпил и закашлялся: в кружке была какая-то несусветная гадость.

– Дерёт, дерёт, верно, – говорил ласково целитель. – Это хорошо. Ты, милой, потерпи, – он коснулся крупной, тёплой ладонью лба полковника, пошептал что-то и отошёл на шаг. – Сейчас всё пройдёт, барин.

Прошло несколько минут, и Тягаев с удивлением почувствовал, что боль исчезла, словно её и не было. Он открыл глаза и недоумённо посмотрел на старика. Тот ласково улыбался и поглаживал окладистую белую бороду:

– Что, барин, болит?

– Не болит! – воскликнул полковник, вставая. – Дед, да ты же кудесник! Спасибо тебе!

– Бога благодари, барин, а нас – за что?

Пётр Сергеевич, наконец, смог рассмотреть чудесного целителя. Был он очень высок, выше самого полковника, крепок и прям. Лицо его было красиво и просветлённо. Казалось, будто сошёл Лукьян Фокич только что со страниц древнерусской былины или сказки. Глаза его смотрели ласково, с лёгкой долей родительской снисходительности: так любящая мать смотрит на расшалившееся чадо. На груди у старика висел большой восьмиконечный старообрядческий крест.

– Ты старовер? – спросил Тягаев.