– Это да... После такого можно
неделю руку в мыльном растворе держать, – хмыкнул Вягилев в ответ,
но и в самом деле пошел к умывальнику.
– Встретился? Поговорил? – спросил
Зинчуков.
– Поговорил. Темнит он что-то, но
вот поймать не удалось. Похоже, что с ним тоже хорошо поработали, –
ответил Вягилев.
– Это вы про кого? – спросил я.
– Про Мартина-Адольфа Бормана,
старшего сына Мартина Бормана. Правда, от Адольфа он отказался
после сорок пятого, но полное имя звучит именно так, – ответил
Вягилев.
– Он ездил в Хердекке, – пояснил
Зинчуков. – До нас дошла информация, что Мартин Борман-младший
сложил с себя сан священника. Причиной называлось плохое здоровье,
вот наш общий друг и съездил, чтобы лично убедиться в подобном.
– И что? – спросил я. – Какие
выводы?
– Да какие выводы... – вздохнул
Вягилев и сверкнул глазами на стол. – Я бы поесть не отказался.
Если хочешь посмотреть, то в папке наш разговор. Я записал с его
слов почти дословно.
Моё любопытство не знало предела.
Всё-таки это был разговор с тем, кто считался сыном нациста номер
два в фашисткой Германии. Не знаю, что я хотел там увидеть,
но...
Папка содержала фотографии, с
которых смотрел тот, чье лицо частенько можно было увидеть рядом с
фюрером на черно-белых исторических снимках. Также было несколько
листков с текстом. Я вчитался...
"Когда я был священником, мне
приходилось выслушивать разные исповеди. Один раз пришёл бывший
солдат вермахта. Он рассказал, что во время Варшавского восстания
они „зачищали“ бункеры: из одного такого убежища внезапно выскочила
и бросилась бежать шестилетняя девочка, но споткнулась и упала
прямо перед ним. „Ткни эту тварь штыком!“ — сказал обер-лейтенант,
и солдат убил девочку. Её карие глаза, обращённые к нему с мольбой,
он помнил 25 лет. Не завёл своих детей, не мог видеть чужих и
смотреть им в глаза. Он был у меня на исповеди и сказал: „Бог не
простит меня. Единственное, что я хочу: как можно больше мучиться в
аду за то, что сделал“. Я не знал, что сказать ему. Через неделю
этот человек повесился"
Я вздохнул. Доля священнослужителей
такая – выслушивать грязь человеческих поступков и деяний.
"Я каждый день молюсь за души
миллионов, погибших по вине моего отца, — евреев, русских,
поляков"
Вот его отец вряд ли бы молился за
подобное. Для нациста номер два это были нации с грязной
кровью.