А голова
всё сильнее кружится и становится страшно: вдруг не дойду, вдруг
дощечки не выдержат, провалюсь, упаду в воду. Да, я плавать умею, а
вот Лизка… Она — нет. Вытащу ли я её в случае чего? Вот и
спрашивается: зачем мы сюда полезли? Вернее, не так — чем думала
Лизка, когда шла за мной?!
И вот,
наконец-то, остаётся какие-то пару шагов, и я окажусь внутри
хитросплетения алебастрово-белых ветвей. А беседка вблизи
производит ещё большее впечатление — высотой метра четыре, в
диаметре примерно столько же, если не шире. И какая-то она —
монументальная… Особенно в сравнении с ведущим к ней хлипким
мостком. Чего только стоит белоснежный пол из отполированного до
блеска… Камня? Вот же, чудны дела, и прямо из него произрастает
неведомое, образующее стены растение. Да и растение ли это? Или
искусная резьба по всё тому же камню? Ан нет… От налетевшего порыва
ветра листочки на ветвях ожили, с шелестом зашевелились.
—
Вернулась? — заставив меня вздрогнуть от неожиданности произнёс
дребезжащий от старости женский голос.
Я едва не
сверзилась в воду, и искренне опешила от такого вступления. Разве я
здесь когда-то была? Но ноги продолжают по инерции идти, и вот я
уже ощущаю твёрдую устойчивую опору под ногами, невольно переводя
дух и растерянно озираясь по сторонам в поисках обладательницы так
напугавшего меня голоса.
Хм… Никого.
Стены у беседки не сплошные, восемь витых стволов поднимаются
вверх, там ветвятся, образуя крышу, и снизу, до пояса оплетают
образовавшуюся крытую площадку своеобразным парапетом. По периметру
расставлены банкетки-диванчики на витых ажурных ножках, и конечно
же, они тоже белые. В следующий миг, Лизка меня отвлекла от
созерцания этого чуда, слегка подтолкнула, чтобы я позволила и ей
войти.
Стоило
отвлечьсяна миг, и передо мной
появилась обладательница так напугавшего меня голоса. Выглядела она
жутковато: белая хламида с капюшоном, под которым не без труда
удалось разглядеть пожамканное от старости лицо с глубоко запавшими
глазницами, едва виднеющимися под складками век и седыми кустистыми
бровями, острый, напоминающий птичий клюв, нос, и узкая полоска
бледных, кажущихся бескровными, губ. И все бы ничего, старость ведь
естественна, но то, что эта пожилая женщина слегка просвечивала и
её черты, и контуры одеяния плыли будто отражение на потревоженной
глади воды — это как раз и пугало. Старуха будто бы и не заметила
моей растерянности, повернулась к Лизе и спросила: