А то, что меня скоро не станет, это совсем не беда! Я отдаю себе отчет, что с моим исчезновением Франция не так уж много потеряет. Говоря попросту, я бездарен! Нет, это слишком резко, пожалуй, но во мне уж точно и нет той сильной, здоровой, мужественной творческой энергии, что теперь необходима моей несчастной, истерзанной отчизне. А жить и видеть, что родной (нет, вовсе не германский, а романский!) фашизм оплеван, опозорен, радости мало. И никто теперь не дозволит мне молвить хоть единое словечко в свою защиту. Моим чистым убеждениям суждено быть грубо искаженными, а также запятнанными и опозоренными.
А всё, что я за свою короткую жизнь успел сочинить, будет с благословения генерала де Голля и его приспешников демонстративно выброшено на свалку, предано забвению или же подвергнуто всяческим поношениям.
Грустно это сознавать, но именно так все и случится, это же очевидно.
* * *
Примечание публикатора
Робер Бразильяк в данном случае оказался плохим пророком. Уже в 1957 году, через 12 лет после его казни, со скандалом, но прошла постановка его трагедии «Царица Цезареи» – о Беренике. Трагедия эта не только антиеврейская, но и профашистская. А в 1971 году «Царица Цезареи» была поставлена еще раз, и уже без малейшего скандала.
Получается, что Бразильяк сильно ошибся на свой счет. Его выбросили всего на 12 лет. Правда, он вернулся без триумфа, но всё-таки вернулся, что совсем не мало.
* * *
Какой же тогда смысл жить? Конечно, никакого.
Так что я – за смертный приговор, мне вынесенный. И крайне доволен, что отыгрался в своем последнем слове и что довелось увидеть не только злобу, но и страх на лицах моих проклятых судей. Постараюсь вспоминать этот сладостный миг тогда, когда меня станут расстреливать. Постараюсь уйти с видом победителя.
Как же это хорошо! Я испугал своих судей. По сути, это я выступил обвинителем, а не они, подонки, работавшие на маршала Петена, а теперь на генерала де Голля!
Интересно все-таки, когда же именно меня пустят в расход… Возможно, эти мерзавцы будут торопиться, ведь генерала де Голля, нынешнего верховного правителя Франции, станут одолевать петициями и прошениями о моем помиловании, и поэтому он, думаю, захочет покончить с делом Бразильяка, то есть со мной, поскорее. Конечно, этот беспощадный человек, озабоченный лишь своим властвованием, совсем не боится поддаться просьбам о помиловании. Устоит, и ещё как устоит! Просто он не захочет лишнего шума, и совсем не из-за страха, а просто потому, что этот шум может отвлечь от дел государственной важности.