– Брук мне как брат! – в присутствии Мюллера, заламывая руки, пыталась самооправдаться Кэт, но ей это плохо удавалось.
– Фрау Хойзерман! – Мюллер иронично одёрнул её. – Меня с детства считали склонным к выдумке, но она сейчас вам не к лицу. Вам не стоит строить хорошую мину при плохой игре. Если Брук приходится вам братом, как вы только что солгали, то вы для Германии враг. Вам понятно это? Вам здесь не будуар для оперных певиц, если надо, гестапо и на вас найдёт управу. Я, если хотите знать, Кэт, никого не преследую из личной мести или неприязни, не использую свою власть в личных целях. Я простой госслужащий и целиком отдаю себя государству, где всё подчиняется принципу «фюрер дал, фюрер может и отнять». И я очень не люблю, Кэт, когда мне лгут. Особенно женщины. Работа у меня такая. Неблагодарная. И вы это, фрау Хойзерман, должны понимать. И давайте, пожалуйста, не рассказывайте мне байки. Я-то знаю, не по слухам завистливых обывателей, а по данным наружного наблюдения, каким «братом» он вам является. Гестапо, Кэт, всегда охотно верит доносчику, а не виновному, пусть даже его и оклеветали. У нас достоин веры тот человек, кто первым к нам обратился. А тот, кто не донёс, легко может оказаться раздавленным и после физической обработки отправленным на эшафот или, в лучшем случае, в концлагерь. Врать лично мне, Кэт, не надо. Я это делать вам не советую. Как частное лицо я мог бы сквозь пальцы смотреть на ваши амурные похождения, но как человек, состоящий на службе рейха, для которого в этом наступившем для нашей родины хаосе послушание и исполнение долга и есть главная добродетель, обязан в корне пресечь поползновения расово неполноценных элементов на чистоту немецкой крови.
– Но, герр Мюллер, я люблю его! – стонущий голос Кэт выдал её отчаяние.
– Ну и что! – глядя на Кэт, нагло заявил Мюллер. – Все мы когда-то влюблялись, но не всеми были любимы. В нашем случае, Кэт, внебрачное сожительство немки и еврея по законам рейха карается арестом и заключением в концлагерь.
В своих словах Мюллер перед несчастной женщиной проявлял неумолимость характера.
– И тот, кто защищает еврея, впадает в грех перед собственным народом, – сказал Мюллер. – Враждебность к еврею в рейхе, фрау Хойзерман, является предметом личной гигиены.
– Но мы же люди, герр Мюллер, а не дикие звери! – изображая на лице отчаяние, почти выкрикнула Кэт.