Когда открыл глаза, то мне казалось, что я их не открыл или умер, так как по-прежнему ничего не видел. Но вскоре передо мной пошла рябь, потом успокоилась, и я увидел давно окрашенный потолок. По нему разбегались трещинки, и он был немного сыроват.
Надо мной склонилось женское лицо в белом колпаке и сообщило куда-то в сторону:
– Он приходит в себя.
Затем она пощупала пульс и спросила:
– Кто вы, как вас зовут?
Я с трудом расклеил пересохшие губы:
– Мышь, я – мышь.
Мужской голос из глубины комнаты прозвучал неестественно громко:
– Оставь его, Маша, у него «глюки», еще наркота не выветрилась. Спасли придурка, а зачем? Ведь выпишут, и он снова до смерти дрянью наколется.
Маша грустно кивнула, вздохнула, поправляя мои волосы, и исчезла в глубинах комнаты.
А мне так муторно, такая слабость, что взглянуть в сторону нет сил. Правда в голове чуток прояснилось, и вспомнил, как я провел, а точнее провела лето. Только осталось непонятным: как же я вернулся в свое человечье тело, если оно оставалось бездыханным несколько месяцев?
«У Бога свои законы, и нам их не постичь!» – подвел черту размышлениям.
– Если завтра с наркоманом все будет нормально, – опять услышал мужской голос. – То переведем его из реанимации в обычную палату.
В палату перевезли на каталке, но в кровать пришлось перебираться самому. Пока сделал этот небольшой шажок, сердце, казалось, выскочит, а по лицу потек пот. Все же я еще очень слаб, но чувствовал быстрое восстановление здоровья.
Весь день проспал в полузабытьи, но к обеду хватило сил добраться до столовой самостоятельно, хотя сестра предлагала принести еду в палату, а тут нежданно-негаданно нагрянула Надя. Я даже обрадовался родственной душе, я же теперь тоже чем-то баба!
Она нечто шепелявила про кучу ампул возле меня, про закатившиеся глаза и то, как она рада видеть меня живехонького.
Я слушал вполуха, отвечал невпопад, а сам думал: каково же ей приходится. Ни кола, ни двора. Ночует у того, кто приютит, а то и вовсе в подворотне. Счастья материнства не познала, а ведь не за горами старость. И так мне ее жалко стало, что возьми и брякни:
– Ты, вот что, Надя, ты, поживи пока у меня, все равно хата пустует. Ключ как всегда, под ковриком.