Сказанное Мариной, похоже, приятно удивило Троеглазова. И совсем не тем, что Марина фактически сделала ему комплимент. Ему понравилось то, что она имеет представление о нем, значит, интересовалась. Это уже хорошо – видимо, не только про своего немецкого друга думает…
– А по поводу европейских черт лица у представителей кочевых племен вы зря удивляетесь. Когда я был в Китае, на самой границе с Алтаем, узнал, что там существует очень много свидетельств того, что задолго до нашей эры там жили люди со светлыми волосами и европейскими чертами лица.
– Вы там были? – удивилась Марина. – Искали там айяндаков?
– Искал, но не нашел…
Троеглазов закурил новую сигарету и призадумался.
За приятными разговорами собеседники не сразу заметили, что вышли в море, точнее, в Финский залив. Марина подошла к бортику, вдохнула воздух полной грудью.
Городские пейзажи за бортом сменились панорамой открытого моря. Марина за всю свою жизнь в городе на Неве ни разу не уплывала на катере так далеко в море, обычно прогулки оканчивались путешествием по рекам и каналам. А так, чтобы уйти далеко-далеко в синюю бескрайнюю даль… Нет, такого Марине никто не предлагал.
Троеглазов тоже встал из-за стола, подошел к ней. Подумал, какой молодец Тимофей, что так все продумал. Перед Мариной буквально на задних лапках стоит, чтобы только угодить. Вот и сейчас делает из капитанской рубки знаки, что надо бы снять пиджак и набросить на плечи девушки. Он, видимо, решил, что шеф испытывает к девушке самые нежные чувства, и старается от души – помогает Владлену Алексеевичу произвести на нее самое приятное впечатление.
Но Тимоша заблуждался. Ничего другого, кроме сугубо делового интереса, Троеглазов к Марине Рябининой не испытывал. Но разубеждать своего помощника не стал. Пусть старается, тем более что его спутнице старания Тимофея, похоже, нравятся. Он даже решил немного подыграть ему – снял пиджак и набросил на плечи Марины. Довольный помощник счастливо улыбался.
Ветер усилился и был уже не таким нежным и приятно холодящим кожу, как еще час назад, когда «Тайм-аут» бороздил не то Мойку, не то Фонтанку. Названия рек и речушек, пересекающих северную столицу, всегда вызывали у Троеглазова недоумение. Слишком уж непритязательные они были для такого величественного, гордого города, как Санкт-Петербург.