Общий сдвиг камерности к необъемлемой объёмности муара начатков рассвета создает некое завораживающее покачивание, оно и убаюкивает.
Блаженные июньские рассветы.
В ограниченном недельным временем пространстве, как рыбки в небольшом аквариуме, плещутся ощущения бытия – чем не сенсариум:)
Настрой из детства – невозможно пройти равнодушно мимо сосны в состоянии силы весеннего самовояния, извлечения потенциала формообразования.
По маминым рассказам, первые шаги мои были под сосной.
Там они обитают и по сей день.
Глаз неизменно выискивает оранжевость пергаментных чешуек ствола, запах разогретой сосновой телесности наводит вкусовой мираж смолистости, особый витально шуршащий звук колыхания игольчатых ветвей призывает обнять голубушку.
Поздравляю, с днем удовлетворения тебя!
Тугой и одновременно искристый свиток соловьиного пения в какой-то неприличной близости на расстоянии вытянутой руки.
В упор вижу творца в серьёзной и сосредоточенной позе сквозь прозрачные ветки ивняка.
Меня слегка знобит от чистоты наблюдаемого естества.
Еле уловимо покалывает лицо и шею, может это и есть подлинная цель соловьиного самообнаружения.
Целодневным майским дождем в технике сфумато чуть притеняется буйство цветения деревьев.
Почти выровнялась ночная и дневная температура – плавное проявление прикровенного.
Не холодно и не жарко.
Тонко ароматно.
Яблони, рябины, черёмуха, каштаны в серебристом муаре изысканно грациозны и одновременно загадочны.
Особую тайну являет дуб – в его женских цветках нежно гнездится Леонардовская тайна.
Не открывая глаз погрузиться в пространство звуков утра.
Необходимо сознательное усилие для отключения причинно-следственного восприятия.
Никакой идентификации – просто погружение в звук.
Кажущаяся хаотичность выстраивается в свое-образные паттерны утреннего обрамления; ими можно измерять время-место.
А можно думать о наложении всевозможных побочных явлений, резонирующе-сплетающихся и генерирующих новые эволюционные точки роста.
За открытым окном на треть скошенное пшеничное поле вливает поток реликтового здорового злакового духа в смеси с посвистом неизвестного мне пернатого полевого крикуна, дальнего бормотания индюка и овечьего тепло-тупого беканья.
Мыши прекратили чердачный топот.