В самой службе я не сказать, чтобы многое поняла. Язык
незнакомый, ещё более незнакомый, чем обычный церковнославянский.
Там, всё же, встречаются понятные обороты. Здесь таковых не было.
Но что-то, похожее на «Отче наш» - было. Все шевелили губами, и я
пристроилась – чтоб не выделяться.
Так оно и прошло – я шевелила губами и разглядывала, кто во что
одет, стараясь не слишком смотреть по сторонам, а так,
осторожненько, как на унылом совещании, где толкут воду в ступе
часами и никак не могут прекратить, а присутствовать нужно, чтобы
знать, что приговорят в конце концов. Волей-неволей научишься себя
занимать. Так и тут.
Служил отец Вольдемар, помогали ему два парня, очень на него
похожих – такие же кудрявые, с такими же серо-зелёными большими
глазами, красавцы. И голоса у всех троих оказались весьма и весьма.
И ещё пел кто-то там же, сбоку, несколько человек – я не
разглядела, далеко стояла. Пели красиво и чисто.
А в финале священник благословил всех и сказал:
- Доброй погоды вам, и попутного ветра, и всем делам вашим, и
домочадцам. А у нас пополнение – на дворе у Пелагеи, три жилички из
дальнего далёка. Женевьева, Ортанс да Марьюшка, - и смотрит прямо
на меня.
Я сдержанно поклонилась – мол, вижу и слышу. Понятия не имею,
что должна была сказать в ответ.
- Прошу любить да жаловать, и не обижать, - продолжал отец
Вольдемар. – И ступайте все с богом.
Ну, мы и пошли с богом.
Увы, вопреки прогнозам Пелагеи солнце не вышло и туман не
высушило, так и висел, и ещё гуще стал, чем утром. Путь обратно был
виден так же плохо, как и путь туда. Мы двинулись, и снова, как
утром, Пелагея с девочкой шли впереди, затем Трезон, и потом мы с
Марьей. Спустились по ступенькам, завернули куда-то, и тут меня
тронули за рукав.
- Постойте, приезжая госпожа.
Я притормозила, обернулась… и тут кто-то сзади сильным толчком в
спину отправил меня… куда-то. Я только поняла, что лечу, что
ударилась обо что-то спиной и ещё ногой, а потом… прилетела.
Задела что-то головой и провалилась в черноту.
Я не сразу понимаю, что такое вижу. Серый день, дождик, люди под
зонтами, грязь. Что-то они там делают. А я смотрю на них как бы
сверху. Приглядываюсь – батюшки, это ж Смоленское кладбище. Чёрная
глыба, на ней что-то… да не что-то, а, мать его, мой портрет! И
надпись такая вся из себя золотая – Евгения Ивановна Белохвост,
дата рождения – моя, а вторая дата… день нашего прибытия в
Хакусы.