Вот это как раз она и звонила. Лянка (ну, то есть Милана тогда еще) подпрыгнула и посмотрела в мою сторону. Ну, я не такой дебил, конечно, чтобы с мамой говорить: сразу поставил на беззвучный, типа я на уроке и не могу ответить. Сунул проклятую мобилку обратно в карман, а Милана смотрит на меня и… вот не могу сказать, что очень ласково смотрит. Даже плакать перестала.
Я внушаемый тип: от таких взглядов сразу чувствую себя какашкой.
– Это мама звонила, – зачем-то говорю ей.
– Шпионим, да? – спрашивает она. – Выслеживаем?
– Да не, – растерялся я. – Да ты что… просто шел мимо, короче, и это самое…
– А теперь просто иди мимо обратно.
Так мне и надо было сделать.
Но если бы я так сделал – потом ничего бы не было. Наверно, я это почувствовал, и потому застыл, как пень.
– Марк БарАнович, – говорит она. – Вам особое приглашение надо? Глухой, да?
– Да уйду я, – говорю. – Вот только хотел спросить…
– Давай потом, а?
– Давай. Вот только ты это… Все хорошо?
– Не твое дело.
– Да знаю, что не мое… Но, может, я это… помочь могу?
Она посмотрела на меня как-то так – странно, длинно, будто это и не она вовсе. И тихо говорит, я еле услышал:
– Просто родаки у меня козлы.
– Родаки? – говорю. И стою, как дебил.
Тут она встала:
– Вот правильно папа говорит про ваш народ, что вы любого задолбаете. Всю душу вы… выймете…
Прибавила матюк и ушла. А я вначале не понял – какой это «наш народ»?
И потом, когда понял, даже не обиделся, а наоборот – смешно стало. Смешно и кисло. Потому что это правда – и про маму мою, и про бабушку Зосю Абрамовну, которая как прилипнет со своими историями, так и не сбежишь до ночи… И вот, оказывается, про меня тоже. И на кликуху я не обиделся, потому что давно привык: в какую школу ни попаду – быть мне Марком БарАновичем. Ничего умнее придумать не могут…
Но с Милявкой-Малявкой я все равно не разговаривал месяца полтора или два. Не уверен, что она заметила, но мне пофиг. Видно, не купили ей какой-нибудь стопицотый айфон или айпад, а я повелся.
3.
Потом пришла весна, и я загрустил. Я всегда смурной хожу, когда весна начнется. Чего-то эдакого хочется, потрясающего, хоть и знаешь, что все будет, как всегда, и даже еще… как это сказать… еще всегдее? Еще обыкновенней, в общем.
Вот когда мне было лет семь или восемь, когда я еще до педалей не доставал на большом велике, – тогда были походы, было Синее Озеро и был папа, который просто папа, а не Гена, Шура, Майк и так далее. Он и сейчас где-то есть, только не у меня. Они всегда с мамой ругались, но это я запомнил просто, как какие-нибудь сражения по истории. А то, как было ярко и свободно, и какое было холодное Синее Озеро, и как странно было бегать голышом, хоть ты уже не карапуз и в школу ходишь, и как чернели горы в сумерках, и как пахло чем-то щекотным, от чего горло твое само кричало, отдельно от тебя, – это я помню внутри, будто во мне все это было, как фильм в компьютере. Оно до сих пор во мне, только все больше гаснет, уходит куда-то, откуда его фиг достанешь…