– Они никогда не были слепы в этом смысле, – заверил его Иосиф. – Ты очень неверного мнения обо мне, если думаешь что я не понимаю важности твоей дружбы.
– Твои слова удовлетворяют меня, – сказал карлик, – но меня не удовлетворяет тон, каким они были произнесены. Если слух меня не обманывает, в твоем тоне сквозит какая-то натянутость, какая-то сдержанность, которая в моих глазах принадлежит прошлому и должна исчезнуть между тобою и мною сейчас, когда я-то сам целиком от нее отказался. Мне было бы обидно и больно видеть ее с твоей стороны, ибо у тебя было ровно столько же времени, чтобы дать созреть своему ко мне доверию, сколько было отпущено на созревание моего доверия к тебе, а именно семь лет. Доверие за доверие. Я вижу, мне придется сделать дополнительное усилье и еще глубже открыть тебе свою душу, чтобы и ты без чопорной сдержанности открыл мне свою. Так знай же, Озарсиф, – сказал он, понижая голос, – что мое решение любить тебя и служить тебе верой и правдой родилось не только потому, что я чту богов. Кроме того, и, признаюсь тебе, прежде всего, оно определено волей и указанием одной земной, хотя и очень близкой к богам особы…
И он подмигнул.
– Какой же? – не удержавшись, спросил Иосиф.
– Ты спрашиваешь? – сказал Дуду. – Ну что ж, своим ответом я как раз и открою тебе свою душу, чтобы ты отплатил мне тем же.
Он стал на цыпочки, приставил ручку ко рту и прошептал:
– Это была госпожа.
– Госпожа? – слишком быстро и так же тихо переспросил Иосиф и склонился к тянувшемуся вверх карлику. Да, так, увы, и было: Дуду ухитрился произнести слово, сразу же заставившее его собеседника вступить в этот разговор с нетерпеньем и любопытством. Сердце Иосифа, которое Иаков там, дома, считал давно уже сокрытым смертью, но которое здесь, в земле Египетской, продолжало биться и было по-прежнему открыто опасностям жизни, сердце Иосифа остановилось у него в груди; остановилось и в самозабвенье замерло оно на один миг, чтобы затем, по древнейшему своему обычаю, наверстать упущенное убыстренным биеньем.
Впрочем, он сразу же выпрямился и приказал:
– Убери руку ото рта! Можешь говорить тихо, но руку убери!
Это он сказал, боясь, как бы кто не увидел, что он секретничает с карликом, – а сам был готов секретничать с ним, но только не подавая вида: это было бы для Иосифа слишком противно.