– Он при деньгах? – спросил Михаила товарищ, имея в виду, есть ли у меня деньги.
– Деньги есть, – отвечал за меня Михаил, хотя не знал, сколько именно денег.
– Ты ему рассказал? – задал новый Василий вопрос, потому что он точно не знал, что я знаю и знаю ли я то, что я на самом деле не знаю.
– Нет, – сказал Михаил, – иначе бы он не пришел.
– Ну, тогда надо выпить еще.
Мы очутились на кухне.
К сожалению, этот кухонный эпизод мне запомнился хуже. Вероятно, я в самом деле, как говорят, захмелел. Мы вели разговор, но о чем – врать не буду. Я что-то доказывал. Так устроены память и мозг человека, когда есть полоса, где их слабо касается. То, что было потом до какого-то пункта, я запомнил уже навсегда, но не странно ли это? Нет, не странно. Потому что меня потрясло. Всего потрясло. Я буквально трясусь до сих пор, выводя по прошествии суток нетвердой рукой эти честные строки. Вот Василий, помню, сказал:
– Пошли.
Мы в комнате очутились.
Он лежал на столе.
– Вот, – сказал Михаил.
Я стоял возле трупа.
Если б я был художником слова, я бы знал, какие найти мне слова. Нет, не труп, не оглушающий труп, на обеденном лежа столе, поражал меня своим неожиданным для настоящего места присутствием (в чем с его стороны была лишь, если подумать, одна неуместность), но его исключительная тому лицу принадлежность, узнать которое для меня было бы слишком ужасно. Чем больше я всматривался в лицо покойника, тем быстрее трезвел, узнавая.
– Ну, признал? – спросил Михаил.
Отрезвевшего, меня покачнуло.
– Ты думаешь, не настоящий? – спросил опять Михаил.
– Ты потрогай, мы тоже сначала не верили, – подстрекая, сказал мне Василий.
– Мужики. Шутки шутками, но без меня. – Я к выходу повернулся.
Я громко сказал:
– Тема закрыта.
– Подожди, не уйдешь. Теперь не уйдешь. Одной ниточкой связаны. Ишь чего захотел. Закрытая тема…
– Вася, Вася, не горячись. Он просто не верит. Расскажи все, как было.
За трясучестью рук моих мне вовсе не в руки вложили стакан, но к губам поднесли. Чтобы выпил скорее.
– Пей. Раскис…
Не успевшее стать проглоченным потекло вниз по дрожащему подбородку. Я глотал, торопясь.
Мы опять очутились на кухне.
– Знай, что я тебе говорю, – заставлял меня слушать Василий. – Ни в какой газете того не прочтешь, ни по какому ящику не увидишь.
Пренебрегая моей нетрезвостью, он поведал мне великую тайну, от которой рассудок, решительно защищаясь, отключался время от времени. Как хорошо, что не все мною усвоено, не все понято. Но и за вычетом этого понятое мною серьезно будоражит мысль.