Снесли мы своё рваньё на свалку, а заодно подмели двор. Завтракали и обедали по тому же принципу, как и одевались: кому чего достанется. Благо, кружки и ложки у нас были с собой. Навести среди этой разномастной толпы даже элементарный порядок было немыслимо.
Первыми отделили тех, кому предстояло служить в морской авиации и подводном флоте. Мне изначально предписали авиацию. Появились «покупатели»– старшины и офицеры морской авиации. Они в одночасье растусовали нашу вольницу на некие отделения и без предисловий повели по кабинетам медкомиссии, хотя в сопровождавших нас карточках вся эта кухня уже значилась. Меня сержант Лёша «произвёл» в командиры отделения. Задача несложная: распинывать мне подобных по кабинетам. А потом всех скопом – на мандатную комиссию. Председательствовал капитан 1-го ранга, заместитель- подполковник морской авиации. Меня даже на «морзянку» проверили, а Лёша авансом записал в худсамодеятельность. Казалось, что жизнь моя налаживается как по маслу и служить всего 3 года!
А тем временем подходила моя очередь среди голых задниц призывников на мандатную к подполковнику: «Фамилия? Звать – величать? Образование 3 курса политехнического…», на этой фразе капраз выхватил мою папку: «Стой-ка, подполковник! Этот гусар пойдёт ко мне на лодку!»
Наступил момент для моего «последнего слова»: «Да не пойду я на лодку, я в авиацию…» И тут я услышал самый настоящий морской мат: «Да ты, твою в душу с перековыркой, да жареных… тебе…, в бога, христа и вымбовку в зад…» Стало бесповоротно ясно, что не летать мне под облаками и ждёт меня учебка с гальюнами на сопке и перспективой на 4 года службы. Моим землякам из Омска «повезло» одинаково. Мне лишь барокамеру на давление предстояло перепройти. А поутру, задолго до рассвета нас вели пешком через Владивосток, «город нашенский» в учебку подплава.
И опять нас никто не удосужился запечатлеть, хотя зевак было полно и смеха – тоже. Ещё бы: не каждый день увидишь эдакое разношёрстное действо! По мере продвижения к месту дислокации, а именно – к «Дунькиному пупу» (наименование сопки) наша колонна всё более преображалась в нудистскую. Вырвут клок штанов на заднице и ржут синхронно с аборигенами.
Построили прямо перед баней. Проверили по спискам и айда в непролазный туман раздевалки. Содрали всё, что не удалось по дороге. Далее стригли так, что летели клочья волос до потолка. Дали по дольке хозмыла и тазик на двоих. И всё! Более мы не штатские. После помывки одевали абы как: «Кому чего не подходит, поменяетесь в казарме или у баталера!» Полубрезентовые синие робы скрипели, бескозырки вращались с учётом будущей шевелюры. Густой духман от яловой кожи прогар шибал в нос. Далее шло обучение необученных шить, подшивать и вообще держать иголку в руках. Мат стоял неимоверный- признак того, что иголка чаще попадала в палец, нежели в подшиваемую штанину. Подписали таблички для коек. Посыпались первые наряды «вне очереди» от старшин-срочников и особняком от старшины роты мичмана Баштана с 4-мя классами образования. Любимой фразой у ветерана ВОВ была: «Шо, дуже грамотные?! Вашу мать!! Я з вас выучу!» И учил. В основном пинками в область копчика. Промахивался редко. Очень злился, если визави успевал отвернуть свой зад. Более не дрался никто. Да и Баштан поутих, ограничившись писунами за казармой. А когда ветер дул в сторону Малого Улисса, то жители в изрядной округе вдыхали аромат мочи, настоянной на тройном одеколоне. Удивительно гадкий симбиоз. Уж лучше что- то одно. Но старшина был неумолим: пойманного писуна посылал в лавку за Тройным с последующим окроплением годами заливаемой мочой почвы.