Я вспомнила одну из наших последних ссор с Колей, связанную с моим желанием взять ребеночка из детского дома. Муж был категорически против, одно только упоминание о детском доме вызывало в нем отвращение, я видела это, чувствовала, и эта его гримаса, словно я заставляла его съесть лягушку, сильно действовала мне на нервы. Для более серьезного, основательного разговора о том, почему у нас с Колей не было детей, мне не хватало документального подтверждения – медицинского заключения о бесплодии одного из нас. Вернее, я-то знала, что здорова, а вот Коля наотрез отказывался провериться. К тому же эту болезненную тему мы могли поднимать, когда наши отношения позволяли нам иметь детей, когда мы хоть и редко, но спали под одним одеялом, а в последние-то годы об этом и речи не могло быть. Но что делать, когда вся моя жизнь в какой-то момент показалась мне совершенно бессмысленной и глупой без ребенка?
Да, я в одной из наших последних ссор с мужем упрекала его в том, что он не позволяет мне почувствовать себя матерью, и мне казалось совсем уж недопустимым, что моя жизнь, мое будущее зависит от человека, которого я, во-первых, не люблю, во-вторых, давно уже не уважаю и даже презираю! А еще мне страшно было подумать о том, что я сама, своими руками превратила свою жизнь в какое-то уродство, в какое-то бессмысленное существование, заперла себя во лжи и бессмысленности. Как я могла допустить, что весь бизнес перешел в руки мужа? И если поначалу он управлял нашими аптеками, то теперь уже управлял и моей жизнью?! Это он мягко отказывал мне в разводе, мягко отказывал в моей просьбе принять участие в оформлении приемного младенца, мягко запрещал мне дышать полной грудью! Думаю, что именно это обстоятельство, эти непонятные отношения с мужем, которые мне и объяснить-то было бы сложно, и заставили меня играть в несвойственную мне игру с Игорем, затуманивая свою сущность и превращая наш с ним роман в какой-то фарс!
Особенно остро я почувствовала всю дешевую театральность нашего романа в ту минуту, когда до меня дошел глубокий мотив Игоря, согласившегося играть по моим правилам – им-то, в отличие от меня, двигало чистое благородство, когда он скрывал от меня своих детей, априори не желая взваливать на меня заботу о них.
И вот теперь, когда я бы с радостью предложила ему свою помощь, с легкостью сбросив с себя ненужные тайны и недомолвки, когда я готова была признаться ему в том, что тяготилась своей невозможностью открыть ему свою душу, надо мной нависла реальная угроза предстать перед судом за убийство, которое не совершала.