Все звали ее Нюркой, она этого не любила, но возражать никогда не пыталась. Аннушкой звала её только мама, но это было так немыслимо давно, будто совсем в другой жизни. Да, действительно в другой, когда у них ещё была маленькая, но по-своему уютная квартирка, красивые занавески с яркими цветами на окнах и воскресные пироги: с капустой для папы, и с яблоками для неё, Аннушки. Нюрке порой казалось, что эту квартирку и эти пироги, и маму, тоненькую, нарядную и улыбающуюся, и папу, такого большого, сильного, но доброго, она попросту сочинила себе, а на самом деле их никогда не существовало. Абсолютно. И тогда, если эта чудовищно жестокая мысль приходила в её голову, с редкими, неухоженными волосами, она тихо начинала плакать, но так, как умела только она. Совершенно без слёз, только подрагивал немного подбородок, да руки становились противно влажными и начинали трястись. И тогда Нюрка сильнее сжимала свою метлу и бешено увеличивала темп: шш-шик, шш-шик, шш-шик, шш-шик – будто вместе с ней стервенели тугие прутья метлы. Быстро становилось жарко, она потела и вместе с потом постепенно исчезала и обидная мысль. И всё становилось на свои места: было, всё было – и мама, и папа, и квартирка, и даже полосатая кошка Дуська, которая вечно таскала котят, которых никто не мог топить, не поднималась рука ни у папы, ни тем более у мамы, и когда они подрастали, Аннушка с мамой ездили в деревню к бабушке, где их и оставляли на вольных хлебах. Раздолье: сад, огород, спускающийся к самой речке, молоко после утренней дойки пятнистой Зореньки, и полная сараюшка мышей. Чем не красота? Нюрка улыбнулась воспоминаниям, поправила сползающий платок, стала собирать сметённые листья в мешок. Она любила осень, и раннюю и даже как сейчас, позднюю, только поздней осенью она плакала больше, потому что грустные мысли приходили чаще. И еще поздней осенью было холоднее. Зябли руки. Нюрка не любила перчаток; она ворчала, но деваться было некуда – надевала. Она улыбнулась нехитрым своим мыслям: управилась пораньше, можно будет и на дачу сбегать. Ну, дача, это конечно, сильно сказано. Так, клочок землицы, где умещались-то ровно четыре грядки с помидорами, две – с огурцами, два куста смородины и молоденькая вишенка, да ещё Нюрка умудрилась выкроить место для зелени, она бы и для цветов нашла местечко, да Анатолий выматерил её на чём свет стоит и повыдрал без жалости уже принявшуюся было красу и велел посадить на этом месте чеснок. Любила ли Нюрка Анатолия? Да кто ж поймёт-то? Наверное, ведь любила когда-то…